— Куда? — спросила я в тревоге, волнуясь за дальнейшую судьбу моих «гостей».
— В лагерь Астен, — ответил Душан. — Там мой отец и два брата.
— Но лагерь Астен — четнический лагерь… Туда не примут усташей…
— Еще как примут! Я им всем скажу, что было той ночью, когда мы бежали из Вольфсберга. Милош и Влахо мне больше, чем братья. Мы теперь связаны на всю жизнь.
Душко угадал. Усташи были приняты в четнический лагерь. Впоследствии три друга вместе уехали в Южную Америку.
…Я опять смотрю на пожелтевший лист бумаги с нарисованным на нем югославским гербом и трехцветной лентой, на которой написано «Счастливого нового года!» и стоят подписи югославян из «С. П.», тех, которых я отчитывала за вражду, через щель отодвинутой доски: — Помните, что мы все варимся в одном котле, всем нам угрожает одна и та же судьба. Сейчас нет четников, усташей и егерей. Есть только братья югославяне…
Позже меня навестил синеглазый Джимми, молодой веселый капрал из Вольфсберговской стражи. Был в отпуску в Клагенфурте и вспомнил обо мне. От него я узнала, что в ночь бегства трех югославян, на вышке стоял рыженький Эдди. Когда он заметил бегущих, он открыл по ним огонь, но, когда бегущие вернулись под пули, для того, чтобы спасти запутавшегося в проволоке друга — этот поступок потряс его простую солдатскую душу. Вместо того, чтобы стрелять по ним, он поднял хобот пулемета и пустил очередь по фонарям…
— Что же ему за это было?
— А, никс! Ничего. Он соврал, что поскользнулся на мокром полу вышки и упал, не выпуская пулемета из рук, и потому очередь пошла вверх по фонарям. Пока выбежали солдаты из бараков и подняли тревогу, ваши земляки уже давно исчезли в темноте. Ни «Кинг-конга» (Кеннеди) ни Марша не было в лагере в ту ночь. Некому было организовать погоню… Так и сошло Эдди с рук. Остался месяц без отпуска. Это все!
…Почти до самых последних дней существования концентрационного лагеря «373» я не теряла связи с ним. Почему он тянул свои дни, кому он был нужен, в то время, когда весь контингент заключенных составлял какую-нибудь сотню, затем 60 человек, среди которых были три женщины: одна хорватка, имевшая отношение к правительству Анте Павелича, латышка — портниха из Риги, и сербка, никогда не рассказывавшая своим «сосидельцам» о причине ее ареста — об этом могли бы сказать власти, но они молчали и оттягивали ликвидацию Вольфсберга.
Все заключенные были сконцентрированы в одном бараке, в лазарете. Когда-то тщательно и ежедневно подметаемый лагерь напоминал теперь собой серое, пыльное привидение, и там все еще сидел майор Г. Г.
Меня надоумили написать прошение в Вену, в главную военную квартиру англичан. Я не являлась родственницей майоpa Г. Г., но хотелось надеяться, что кто-то; где-то поймет ту солдатскую связь, которая спаяла наши судьбы. Письмо мне на английский язык перевел капитан Бергер, комендант лагеря Ди-Пи. Ответ пришел очень-быстро. Старая, знакомая фраза: «Майор Г. Г. будет выпущен своевременно или несколько позже, так как его невиновность и непричастность к каким-либо военным преступлениям установлены».
Наконец, перед самой Пасхой 1948 года, раскрылись двери свободы и для майора. Он вышел таким же «фуксом», как и я. Ему предложили проехать в «Энтлассунгслагер» и там получить бумажку, что, по выходе из «лагеря для военнопленных № 373», он ликвидировал и свои отношения с немецкой армией. Интересно отметить и подчеркнуть, что за 33 месяца заключения майора, его ни разу никто не допрашивал, ему не были предъявлены никакие обвинения, ни разу, даже за месяцы прозябания в «С. П.», им не заинтересовались ни Кеннеди, ни югославы, ни «суд четырех», и, конечно, ни австрийские власти. Другими словами, по воле маленького предателя и доносчика доктора К., майор, как и множество других, просто «пополнял количество коек в лагере Вольфсберг». И все же он был выпущен одним из последних.
Часто мы с майором задумывались: должны ли мы считать потерянным время, проведенное за проволокой? Не был ли это перст Провидения, давшего нам возможность приобрести все эти знакомства, узнать столько людей, найти столько друзей? Мы были поставлены на испытание и прошли школу жизни, которая, я думаю и верю, пошла нам только на пользу.
Как я бережно храню все записочки, вещицы, списки инвалидной мастерской, удостоверения, выданные «Советом заключенных лагеря Вольфсберг 373», рисунки, книгу с подписями всех инвалидов, письма от капитана Рааба и рисунок шотландского герба с подписью Джока Торбетта — так и все вольфсберговцы хранят среди своих «сувениров» куколки, сделанные моими руками, выкройки игрушек, даже ботинки, сшитые из тряпья, а Ханзи Г. — свою первую пишущую машинку, на которой он начал учиться писать.