Прохор Матвеевич засмеялся.
— Здоров, что и говорить. Степным воздухом дышит да солнышком умывается…
— А Витенька, тот еще совсем мальчик, — вздохнула Александра Михайловна.
— Любимчик твой, — усмехнулся старик.
— Тоже выдумал! — обиделась мать. — Для меня все любимчики: какой палец ни обрежь — больно.
За дверью послышались легкие, быстрые шаги. В прихожую впорхнула Таня.
— Мама, почему ты ушла? Там гости скучают, а ты…
Она застыла на месте, Широко раскрыв иссиня-серые глаза и вопросительно глядя на отца и мать.
— Папа, ты чего забрался сюда? — обратилась она к Прохору Матвеевичу. — А с гостями кто будет заниматься?
Тонкая и гибкая, как лоза, в светлом платье, еле достигавшем узких коленей, она затормошила старика, чмокнула его в щеку, смахнув неосторожным движением с вешалки чью-то шапку, и убежала. Прохор Матвеевич поднял с пола шапку; покачав головой, пошел вслед за дочерью.
Молодежь во главе с Таней, взявшей на себя роль молодой хозяйки, расположилась в комнате Алексея, — в ней он жил еще в студенческие годы, теперь здесь была спальня Тани.
Остальные сидели в небольшом залике, — Прохор Матвеевич по старой привычке называл его горницей. Здесь устраивались редкие семейные торжества. Глаза гостей все чаще обращались к пожелтевшему от времени циферблату стенных часов.
Все сидели чинно, и разговор не клеился. Павел отвел отца в соседнюю комнату, сказал приглушенным басом:
— Слушай, батя, не пора ли начинать в самом деле? У меня уже в горле пересохло.
— Да я и сам непрочь. Но, видишь, мать выдерживает. Дисциплина.
— Ох, батя, и у тебя дисциплина, — вздохнул Павел, — А я думал, ты без всякой дисциплины живешь — по старинке.
— Нет, сынку, ошибаешься, — улыбнулся старик и бережно поправил на груди сына орден «Знак почета». — Ты меня к старикам не причисляй. Я на фабрике…
— Знаю… Не хвались, — смеясь перебил Павел. — Сам видел, какой мебелью ты новый театр обставил…
— Ты понимаешь — тысяча человек садится, и нигде не скрипнет! — с юношеским задором похвастал Прохор Матвеевич и, все более воодушевляясь, стал рассказывать: — Я им предлагал мебель под темный дуб отделать, такой, знаешь, с коричневым дымком. Так нет: уперлись стервецы — давай им темнокрасный лак.
Старик стал бранить дирекцию строительства нового театра, жаловаться на упрямство главного инженера, на то, что комиссия отвергла несколько его предложений.
— И ты сдался? — прищурился Павел.
— Ничуть. Все-таки по-моему вышло, согласились с дымком, — с гордостью ответил Прохор Матвеевич.
— Вот и молодец, батя. Ну, идем, что ли?
Павел взял отца под руку, и они вошли в горницу.
Прохор Матвеевич с важным видом разливал вино. Алексей и Виктор сидели рядом.
Худощавый, похожий на мать, Виктор изредка склонялся к Алексею, что-то шептал ему и, кивая на отца, улыбался. На правом виске его розовел чуть приметный шрам — след камня, неосторожно пущенного в детстве из рогатки уличным шалуном. В серых глазах часто загорались озорные огоньки. Густой загар сохранился с лета на его щеках, еще не утративших отроческую припухлость; русые волосы спутанными прядями, спадали на левый висок. Темносиний китель, с алыми квадратиками и серебряными значками на голубых петлицах, не совсем ладно облегал узкие плечи.
Алексей был широкоплеч — весь в отца, лицо строгое, даже сумрачное, с резко очерченным крупным подбородком, глаза карие, упрямые, пустые брови всегда насуплены; в тяжеловатых движениях и манере говорить чувствовались властность и замкнутость. И хотя Алексей был старше Виктора только на четыре года (Виктору шел двадцать четвертый), он выглядел намного старше брата.
Алексей, Виктор и Павел подходили к отцу и матери, провозглашали тосты за их здоровье, за долгую жизнь.
Обнимая Алексея, потом Павла и Виктора, Прохор Матвеевич взволнованно закашлялся, проговорил:
— Спасибо, сынки. Горжусь вами, горжусь. Приятно мне, старому сычу, что вы так пошли в гору.
Александра Михайловна то и дело оглядывала сыновей счастливыми, сияющими глазами, подкладывала им то кусок румяного, лоснящегося жиром гуся, то пышный треугольник мясного пирога.
— Кушайте, детки, угощайтесь. Вкуснее родительских пирогов ничего нет, — говорила она. — И вы, дорогие гости, пожалуйте. Угощай, Проша.
— Время у нас, сынки, сейчас напряженное,:— не слушая жену, ораторствовал Прохор Матвеевич. — Вишь, как полыхает на Западе. Поэтому надо поторапливаться со многими делами. И быть начеку, чтоб не перекинуло огонь. Витька! Как там у вас на границе? Что слышно?