Вода вздымилась; огнём ожгла иссохшую гортань. Сделав несколько глотков, Злата вдруг почувствовала легкое круженье в голове – покачнулся берег, покачнулись горы, небосвод… Она утомленно упёрлась руками в закрайки проруби – замочила каемку платка.
Сквозь чистую и выпуклую воду на неё смотрело желтоватое, обманчиво близкое дно. Среди песка, затонувших листьев и длинноволосой водяной травы чуть заметно пульсировало неутомимое прозрачное сердечко родника: отталкивало мелкий мусор от себя, кружило листья и подкидывало вверх крупную песчинку золотого цвета.
Усталая женщина улыбнулась чему-то, вздохнула с некоторым облегчением.
«Ну вот, – подумала, – а я зачем печалюсь? Надо мусор отогнать от сердца. Надо жить, крепиться! Что же это я?.. – Она вспомнила притчу из Библии, повторила несколько раз: «Как моль одежде и червь дереву, так печаль вредит сердцу человека! Что город, разрушенный без стен, то человек, не владеющий духом своим!»
Злата поднялась и прошептала, глядя в синеватый лоскут небес, отраженный в проруби:
– Господи! Сделай так, чтобы он был живой! Живой!
И в следующий миг свершилось чудо.
Емельян Прокопович – так ей показалось – на лошади подъехал и затормозил у крутояра. Стремительные сани едва не опрокинулись, скользя по склону и разворачиваясь…
Знакомый голос окликнул женщину. Косолапо раскорячась, «Емельян Прокопович» стоял в санях, вожжи на себя тянул так сильно – лошадь морду спрятала под грудь и показала чёрное пятно между ушей.
– Миленький ты мой! – Злата побежала, в снег свалилась, шепча: – Любый мой! Да я уж и не чаяла дождаться!
Возница лошадь от обрыва отвернул. Вожжи бросил, выскочил в сугроб и тоже ей навстречу поспешил.
Смутно видя сквозь прихлынувшие слезы, она поднялась. Руки распахнула и обняла его – что было силушки. Гладила затылок, бормотала несвязно:
– Да где ж ты… где же ты так долго пропадал?!
– Я? – воскликнул изумленный человек. – Я дома… спал…
– Да как же дома? Что ты говоришь? Я все глазоньки свои попроглядела! Емельян! Родной!
– Мать! Да погоди ты! Мать… Окстись!
Она не слушала. Содрогалась внутренним ознобом; нервы натянулись до предела.
– Родименький мой! Любый!.. Пропажа моя ненаглядная! Да что с тобой случилось на той проклятой ярмарке?! Я за тебя молилась, Емельян! Молилась, а сама уж думаю: век мне тебя не видать!..
Так плакала она и причитала в объятьях своего старшего сына, обличьем и голосом разительно похожего на батю. Игра не доведет до добра. Не знал он, затевая шутливое переодевание в отца, что это так больно ранит матушкину душу…
Когда мать называла его Емельяном Прокоповичем. парень ошалело посматривал по сторонам, точно искал отца. Грубовато хлопал по узкому плечу и гудел прямо в ухо:
– Мать! Погоди, ты что? Окстись!
И наконец, приводя её в чувство, парень не выдержал: взял за грудки и серьезно встряхнул.
Злата, сморщив лицо, пригляделась и вздохнула вдруг с таким надрывом, что у сына заныло в груди.
– Артамоша?.. Ты?.. А где же?.. Где наш отец?
– На ярманке… Где?..
Она слёзы сдёрнула рукавом со щёк.
– Ой, как тошно мне! Тошно! – призналась, прикрывая глаза длинными намокшими ресницами; глубинный радостный огонь в них мгновенно померк.
– Пойдем домой! – Сын потянул за рукав. – Ты вся продрогла, мам! Пошли!
– Нет, Артамоша, мне тепло… Мне жарко даже… Уголечек всю меня спалил!
Он осторожно взял ее за плечи. Пригнулся, внимательно заглядывая в чёрные широкие зрачки. На бровях её и на ресницах парень заметил седые шерстинки.
– Уголёк? – Артём попробовал убрать седые шерстинки, но они словно примёрзли. – Какой уголёк?.. Ты что говоришь?
– В сердце, Артамоша! В сердце! – Она дрожащею рукой потрогала. – Вот здесь… горит! Я уж хотела в прорубь… охолонуть… Силы больше нету – жар такой терпеть!
Снег за спиною слабо застонал. Подошел Милентий Аристархович – крёстный отец Артамона.
– Ты, кума, куда ходила? – начал удивленно, осуждающе. – Я приехал ребят навестить, а у них глаза по лбу катаются: мамка пропала!.. И топорик ваш серебряный исчез! Чего молчишь, кума?
Женщина вытерла губы мокрым концом платка. Неопределенно махнула рукою в сторону перевала и равнодушно призналась:
– Уйти хотела… к своему Прокопычу…
Милентий Аристархович, подумав, что ослышался, сдвинул шапку с толстого уха.
– Куда?.. Куда уйти хотела? В город, что ли? – уточнил недоверчиво. – Пешака?!
– И улетела бы… Да крыльев нет…