— Амра, пойди принеси еще вина, — капризно протянул эмир и молодой человек, с трудом скрыв гримасу, поднялся исполнить приказание. Вновь препоясав бедра шелковой повязкой, он взял золотой кувшин и вышел из опочивальни. Эмир же, откинувшись на подушки, медленно проводил языком по полным губам, сладострастно вспоминая, все что уже случилось этой ночью и предвкушая то, что еще будет. Как никогда он хвалил себя за предусмотрительность с которой он, чуть ли не первым из мусульманских властителей признал халифом Яхью ибн Йакуба. Никаких угрызений совести по отношению к его предшественнику в аль-Андалусе и своему прежнему покровителю Мухаммед ибн Юсуф не испытывал: Хишам ибн Абд ар-Рахман оказался слаб, запутался в интригах христианских владык, из-за чего и потерял почти половину владений. И не только своих — сначала Луп Аквитанский в союзе Родриго Астурийским, захватил Септиманию и Каталонию, а сейчас, уже в союзе с королем лангобардов Гримоальдом, атакует Джаляль-аль-Хиляль. Разумеется, ибн Юсуфу ничего не оставалось, как принять сторону Яхьи — и в этом не прогадал: новый халиф не только помог Мухаммеду вернуть Корсику, ранее захваченную лангобардами, но и прислал в Марсель две тысячи свирепых зинджей, набранных из дикарей далекого юга. Эмир был доволен — и не только тем, что это подкрепление усилило его собственное войско, изрядно потрепанное после двойного разгрома в Женеве и под Турином, — но и тем, что черные воины отнеслись с пониманием к противоестественным пристрастиям эмира. Молодой Амра, — «Лев», как его называли работорговцы, — вскоре стал любимцем эмира, редкую ночь не проводившего в объятьях мускулистого зинджа. Вот и сейчас, развалившись на перине, голый владыка Марселя лениво рукоблудил с нетерпением ожидая возвращения черного любовника.
Сам же Амра шел по коридорам дворца к секретной кладовой, где у эмира, — на словах, разумеется, правоверного мусульманина, — хранился секретный запас с самыми изысканными винами. Впрочем, не это было самой главной и постыдной тайной эмира от чего на лице Амры даже сейчас играла презрительная улыбка. В первые же дни общения с хозяином Марселя черный воин понял, что тот из себя представляет. Уже прошедший обряд посвящения в мужчины в собственном племени, лишь поверхностно исламизированный Амра, без особых колебаний согласился на то, на что ему предлагали. Единственное, что он отказался — так это выполнять женскую роль: после того самого посвящения мужчина его племени уже не мог играть подчиненного положения с другим мужчиной. Ослепленный похотью эмир согласился, чтобы Амра использовал его как женщину — что тот охотно и делал, вместе с еще несколькими своими собратьями. В свободное же время он, вместе с другими черными воинами наведывался в гарем эмира, где уставшие от мужниного невнимания наложницы горячо приветствовали появление в своих опочивальнях мускулистых неутомимых зинджей.
Вот и кладовая. Амра пошарил на поясе, нащупывая связку ключей, и вошел внутрь, поставив на пол масляную лампу. Дрожащий свет отразился от множества бутылок, бочонков и иных сосудов и африканец, на миг застыл, высматривая емкость с подходящим вином.
Глухое рычание раздалось у него за спиной и, обернувшись, Амра в ужасе отпрянул, налетев на стенку. С десяток бутылок с шумом опрокинулись, разбившись о пол, густой винный запах разнесся по кладовой, но Амра почти не заметил этой порчи хозяйского добра. Пораженный ужасом он смотрел на вынырнувший из темноты призрак его прошлого — коварного убийцу джунглей, могучего черного леопарда. Словно две луны мерцали во тьме зеленые глаза и острые клыки насмешливо скалились при виде испуганного негра. Амра открыл рот, собираясь закричать и большая кошка, словно поняв это, совсем не звериным жестом приложила лапу к пасти, будто призывая к молчанию. Амра послушно захлопнул рот, его охватил суеверный страх: слишком много в его родных краях ходило легенд об аниото — людях, способных превращаться в леопардов, чтобы зиндж не признал в нежданном госте одного из тех зловещих оборотней-людоедов. Зверь зевнул, обнажив белоснежные клыки, и негр, дрожа всем телом, рухнул на колени, уткнувшись лбом в пол.
-Не убивай меня, Великий Аниото, — бормотал он, — да, я знаю, я поступил низко, сойдясь с этим жирным отродьем гиены и бородавочника, но все же оставь мне жизнь. Клянусь духами предков, я сделаю все, чтобы искупить вину.