Выбрать главу

— Тебе в детстве говорили, что надо заботиться о своем здоровье? Даже курить вредно. И водку пить лошадиными дозами — вредно. Но наркотики — хуже всего. А ты сидишь сейчас на берегу, в прекрасном месте, и подаешь безобразный пример детям. Так нельзя.

Он развернулся и ударил меня по уху. Не очень больно, но очень сильно. Скорее, толкнул, чем ударил. Я качнулся было в сторону, но Паша меня удержал.

— Усвоил? — спросил он и упал на землю после того, как мои руки, взлетев воздух, с двух сторон ударили его по ушам. Попытка сплющить голову не удалась, но Паше все равно стало хреново от внезапного скачка давления в черепе.

При виде такого безобразия Саня рыкнул что-то невразумительное, но до крайности боевое, и пошел в лобовую атаку. Я удачно встретил его коротким прямым, попал в зубы, и атака захлебнулась. Саня явно не ожидал такой прыти от обкуренного нарка, поэтому в его глазах засветилась обида, такая же большая, как у малыша, когда у него отбирают любимую игрушку, которой он только-только собирался побаловаться. Не повезло, в общем. Пришел злой дядька и всю малину испортил. Фу, какой нехороший дядька!

Такие чувства испытывал Саня. Я же почему-то вообще ничего не испытывал. Просто, поскольку останавливаться на полдороге было ниже моего достоинства, поднял ногу и впечатал каблук туда же, куда несколько ранее — кулак. В зубы.

Саня отступил на шаг, дав мне возможность для маневра, и я ею воспользовался. Шагнул вперед, слегка прогнувшись, и провел удар кривой снизу. Апперкот! Это было как в кино — противник щелкнул зубами, взлетел на пару десятков сантиметров вверх и грохнулся наземь. Нокаут. Но считать до десяти я не стал. Развернулся и пошел прочь.

Ни хрена она не помогла, драка. Мне нужен был приток адреналина в кровь, а его не было. У меня даже руки не дрожали, как обычно бывает после потасовки. Да и саму ее я провел, как шахматную партию — с полным отсутствием эмоций, легко просчитывая ходы и варианты. Будь я на ринге, это был бы огромный плюс в мою пользу. Но ринга поблизости не наблюдалось, поэтому получился не менее огромный минус.

Состояние не улучшилось, даже наоборот. Ненужная, как оказалось, драка, стала еще одним плевком в мою чувствительную душу, и теперь там вообще творилось черт знает что. Хреновина какая-то, в общем, творилась, от которой хотелось выть волком и грызть камни парапета. Хотя и это не помогло бы, я точно знаю.

Но было одно верное средство. Не то чтобы оно заглушило боль в душе или тем более вылечило ее, но, по крайней мере, дало бы угар, сон, который продлится часов несколько. А за это время, глядишь, и полегчает.

Об этом средстве я вспомнил, проходя мимо вереницы киосков, выстроившихся вдоль Набережной. А что? Чем я хуже тех двух качков, которых отправил отдыхать на сырой холодный асфальт? Я не хуже. К тому же мне это сейчас нужнее.

Я подошел к окошку и, отсчитав четыре червонца, протянул их продавцу, пояснив:

— Бутылку коньяка.

Глава 2

Что бы там ни говорили о зеленом змие, а порой он тоже добрые дела делает. Да какие — людей спасает! Сколько несчастных влюбленных, уже заготовивших и намыливших веревку, его посредством переставали быть либо несчастными, либо влюбленными, а иногда и теми, и другими сразу. И ничего, жили потом, родили детей. Изредка получались вполне приличные, между прочим, дети. Или еще — сколько разочаровавшихся в жизни вместо цикуты пили водку, а протрезвев, понимали, что жизнь не кончена, что еще можно попытаться что-то сделать. И делали. Интересно, что сам зеленый змий при этом оставался в лучшем случае не у дел. В худшем — виноватым. Но он не обижался, старая добрая рептилия. Все так же продолжал охранять человечество.

Ни запах Женечкиных духов, ни убийство Четырехглазого не трогали меня в тот момент, когда я открыл глаза. Было жутко, противно, муторно, но причина была в другом. Я просто болел с похмелья. Болел невероятно, за всю свою большую семью — папу с мамой и семерых братьев, которых я лет пятнадцать не видел и видеть не имел желания.

Голова трещала, как лед на крутом морозе. Язык во рту ворочался с трудом, ему приходилось с боем продираться сквозь липкую грязь, осевшую на зубах, небе, деснах после вчерашнего. Было стыдно. Стыдно того, что напился, как свинья. Хорошо хоть, что соседу снизу не пошел морду бить, хотя стоило — третьего дня выплеснул из окна помои и обляпал мое такси, стоявшее во дворе. И мне, высунувшему, как Савраска, язык, пришлось отмывать грязь своими руками.

Хотя, стесняться мне, по большому счету, было нечего. Морда соседа осталась целая и невредимая, и вообще я старался никому на глаза не показываться, пия в строгом и гордом одиночестве. Свидетелями моего позора были только тараканы, но им было плевать, в каком состоянии я нахожусь. Пьяный — так пьяный, трезвый — так трезвый. Они особой разницы не видели. Лишь бы крошки в кухне оставлял.