…Но, что произошло дальше, как штамп отпечаталось где-то внутри меня, за всем происходящим я наблюдал откуда-то сверху, ощущая только боль…
На мой замок полетели тучи горящих стрел, все кругом заполыхало, заклубило, началась паника, стоял такой нестерпимый женский крик, нас захватили врасплох, короткая, но ожесточенная битва привела к поражению защитников, детей, стариков, раненых добивали здесь же, женщин насиловали. Все, представляющее какую то ценность, вытаскивалось на площадь перед замком, где уже наскоро был сколочен крест к которому гвоздями был приколочен … я! Моя, только что обретенная любовь, была зарублена, у одного из воинов я видел ее отрубленную голову.
Мечась в агонии, просил одного любой ценой дать мне возможность выжить, что бы отомстить. Возможность … пришла под свет заходящей луны в виде старой старухи, колдуньи, получившей от моего отца разрешение жить в пещерах в его лесах. Почти бездыханного она сняла меня с креста и на ветках оттащила к себе в пещеры, с тех пор я потерял свою Душу став одиноким охотником, зверем убивающего каждую ночь по одному, кто уничтожил, растоптал меня, лишил всего, что я имел.
… Месть продолжавшаяся несколько лет, только ожесточала меня, постепенно переходя в манию убийства, ради убийства, я растратил все человеческое, все что отличает зверя от человека …
На меня открыли охоту, поймав, распяли на родовом гербе посреди пепелища моего замка, после чего четвертовали.
… голос доктора отсчитывающий счет становился громче, я очнулся, теперь я начал понимать, что гнетет меня столько лет, теперь я знал откуда эти болезненные сны в свете луны, но я не знал за что?…
***
…Следя за ним, или теперь уже ими, я понял, что должен, просто обязан вмешаться, несмотря на страх сковывающий меня каждый раз, когда я его вижу. Он знает о моем присутствии, он чует меня. Вжавшись в тень подвала, я ждал, ждал его появления…
Над городом сгущались сумерки, Волк выполз из своей «норы», его глаза горели голубым, холодным блеском. Он уже не выл от одиночества, зализывая раны прошлых неудачных охот, он искал, бредя по неосвещенным улицам, натыкаясь на множество следов, петляя по их путям. Он бесшумно крался вдоль дорог, где горели фонари, в темных дворах, где изредка встречалась горящая подъездная лампа всплывала его пригнувшаяся, готовая к прыжку тень. Волк никогда не знал точно, чего ищет, действуя рефлекторно, на давно выработанных моторных функциях своего головного мозга, полагаясь лишь на удачу, с грустной улыбкой, изредка посматривая на луну, которая пустыми глазницами и застывшей гримасой древней песни освещала путь всем оказавшимся этой ночью на улице. Волк принюхивался и прислушивался, словно пытаясь вспомнить что-то давно забытое, может имена и лица тех, кто ненадолго задержался рядом и кого его блуждающая душа превратила в вечное, потешаясь этим ….
В уже почти засыпающем городе начиналась ночная жизнь, можно было встретить нетрезвых праздношатающихся и подбирающие их патрули, полубегущих домой запоздавших с работы мужчин и женщин, тусующуюся молодежь, кочующую из одного кабака в другой, редкие машины на опустевших дорогах. Можно было услышать гул поездов, заводов, а если хорошо прислушаться, то и как поет полная луна под хор подвывающих дворняг…
Внезапно он остановился почувствовав запах, опьяняющий, дурманящий его, тот самый запах, что тревожил, настораживал, заставлял бороться, перегрызать глотки и веял необъяснимым влечением забытия. Он выпрямился во весь рост, еще раз втянул в себя воздух и бросился на запах своей жертвы, впиваясь зубами в горло. Он встретился с горящими как луна глазами своей жертвы, такими же большими и одинокими, как свои, еще не остекленевшими – живыми. Он вздрогнул, но отступать было уже поздно. Некуда и нельзя. Казалось, нечего более привнести извне – изнутри выходили холод, желчь и пустота. Одиночество изводило до сумасшествия, будто он был в камере-одиночке пожизненным заключенным, а не на огромном земном шаре, испещренном мириадами следов…
… За долгие годы, которые я потратил на его изучение, я знал все его повадки, движения, знал когда он возбужден и в ярости, знал когда он готов напасть.