Я, раненый отцом, и Антон рядом со мной, с мрачным выражением лица. Эта смесь жалости и неодобрения.
Зачем ты так поступаешь с собой, пацан? Зачем заставляешь его причинять тебе боль?
У тебя все может быть легко.
На этот раз он ничего не говорит. Вместо этого он смотрит на моего отца. Он тоже дрожит, старик, и пистолет все еще в его руке.
— Ты выстрелил ему в плечо, Павел?
Мой отец презрительно фыркнул. — Не будь таким мягкосердечным сукиным сыном, Антон. Я задел его артерии. С ним все будет в порядке.
Антон прижимает ладонь к моему плечу, и меня пронзает боль.
— Ты чувствуешь свою руку?
Я пытаюсь пошевелить пальцами. Боль похожа на голодную черную яму, поглощающую все. Я не могу сказать, что я чувствую, потому что все, что я чувствую, — это боль.
— Не знаю, — говорю я. — Помоги мне встать.
Антон помогает мне сесть, но останавливает меня прежде, чем я успеваю встать.
— Дай мне свой пистолет, — говорит он.
Я встречаюсь с ним взглядом. Его лицо — это умопомрачение. Так похоже на человека, которого я пытаюсь убить. И в то же время так непохоже. Я никогда не видел жалости на лице своего отца.
Но на лице Антона она написана на каждом дюйме.
— Нет, — прохрипел я. — Нет, Антон. Мне очень жаль.
— Отдай его мне. Он не собирается тебя убивать. — Антон оглядывается через плечо. — А ты, Павел?
— Я уложу его, как поганую собаку, — выплевывает отец, снова поднимая на меня пистолет.
Антон даже не вздрагивает. Его глаза отводятся от моего отца, словно у ребенка в руках игрушка.
— Он не убьет тебя. Он не может.
— Антон. — Мой отец произносит его имя как предупреждение.
— Это дерьмо продолжается слишком долго, Павел, — говорит Антон, не поворачиваясь. — Это самый страшный секрет в России. Он, наверное, уже знает. — Он дергает головой в мою сторону. — Ты его единственный сын, Яков. Ты знаешь это?
Я издаю смешок, который больше похож на стон. — Да ладно, дедушка. Этот старик и его грязный член?
Отец делает шаг вперед и упирает дуло пистолета мне в висок. Антон отталкивает его пренебрежительным движением ладони.
— Андрей мертв.
Я отталкиваю Антона и с трудом поднимаюсь на ноги. — Лжец.
Антон отступает, но продолжает говорить. — Он покончил с собой пять лет назад.
— Антон, какого черта ты делаешь? — кричит мой отец.
— Он не собирается тебя убивать, — говорит мне Антон. — Если ты умрешь, то его наследие умрет вместе с ним. Он никогда этого не допустит, а ты, Павел? Ты можешь прикрыть мертвого сына, но не можешь его вернуть. — И вот Антон наконец поворачивается. Его пистолет следует за его взглядом, направленным прямо на моего отца. — Так что опустите оружие. Вы оба. Сейчас же.
Лицо моего отца красное, на висках пульсируют вены, когда он смотрит на Антона. — Что…
— Сейчас, Павел. Яков, ты тоже. Оружие опустить.
Я отбрасываю пистолет в сторону. Мой отец еще секунду держит его в руках, а потом делает то же самое. Антон отшвыривает их обоих.
— Зачем ты это делаешь? — спрашивает отец.
Теперь он даже не смотрит на меня. Антон полностью сосредоточился на нем. Антон, правая рука моего отца, обычно напоминал мне тень. Молча стоящую за спиной отца, темную копию, выполняющую его приказы.
Но сейчас, когда Антон в своем чистом костюме и черном пальто и мой отец в пропитанной кровью пижаме и с мокрым от пота лицом, образ перевернулся.
Теперь именно мой отец кажется тенью Антона.
— Ты сказал мне, что никогда не причинишь вреда девочке, — тихо говорит Антон.
Мой отец разражается гротескным хохотом. — Так вот почему ты это делаешь? Всю жизнь служил — все, ради чего ты работал. Ты глупый, сентиментальный ублюдок. Ты собираешься бросить все это из-за мертвой девчонки?
Все тело Антона выпрямлено и расслаблено. Его лицо тщательно скрыто. Но пальцы на пистолете крепкие. Я хорошо знаю Антона. Если бы он захотел, то нажал бы на курок раньше, чем я успел бы моргнуть, без малейшего колебания.
Я уже видел, как он это делает.
— Ей было столько же лет, сколько сейчас моей Наталье, — говорит Антон. Его голос мягкий, почти задумчивый. — Знаешь, я до сих пор помню ее лицо? Его противоположность. Эти голубые глаза. Она была так напугана.
Мои глаза горят. Я не понимаю, что плачу, пока не чувствую, как теплые слезы катятся по щекам.
Мой отец, однако, ехидничает, словно Антон сказал что-то жалкое, что-то нелепое.
— Ну и что, черт возьми? У тебя теперь совесть проснулась? Да ладно. С каких это пор тебе не плевать на людей, которых мы убили?