— Пришли мне адрес.
— Хм… очень хорошо. Но передай Каву, что он должен мне еще одну услугу. О, и скажи ему, что ему лучше убрать мою машину. Он оставил ее припаркованной на двойной красной линии, а я ненавижу иметь дело с мелочной бюрократической тиранией лондонских блюстителей порядка. Если он еще жив, конечно. Если же Кав мертв, что ж… на этом, пожалуй, закончим.
И с томным вздохом он повесил трубку.
Когда мы добираемся до Белгравии, снег падает быстро и густо. Плотное белое одеяло покрывает тротуары, красные почтовые ящики, ящики на деревьях. Машина отца проносится сквозь кружащиеся сугробы снежинок. Мы сидим в тишине, слишком напряженные, чтобы говорить, но все это время отец держит мою руку в своей.
В моем сознании нет места ничему, кроме воспоминаний о Якове, когда он вернулся домой после пропажи. Его лицо — распухшее месиво из багровых синяков, один глаз едва виден сквозь кровоподтеки, кожа натянута и блестит там, где она была залита кровью. Его тело, рваные раны на спине, словно его били кнутом.
Если так он выглядел в последний раз, когда видел отца, то как он будет выглядеть сейчас?
Почему этот человек так ненавидит Якова? Якова, вся жизнь которого, кажется, прошла в служении ему? Как он может так ненавидеть собственного сына, как он может причинять ему боль?
И как далеко он может зайти?
Отец сжимает мои пальцы, и я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него. В моей шее пульсирует боль, а горло болит так, словно я заболела самым страшным гриппом в своей жизни. Все тело болит, и я понимаю, что меня трясет.
Но не от боли.
— Все будет хорошо, — говорит мой отец. Его голос тихий, но решительный. Его брови нарисованы, челюсть сжата. — Захара. Все будет хорошо.
— Откуда ты знаешь? — спрашиваю я.
Мой голос сейчас едва превышает шепот, как будто ему едва хватает сил пройти через мое больное горло.
— Потому что я неоднократно встречался с молодым мистером Кавински. И он всегда производил на меня впечатление молодого человека, способного позаботиться о себе. О себе и о других. Сильный человек, хороший человек. — Уголок его рта слегка приподнимается, упираясь в бороду. — Такой молодой человек, которого я с гордостью могу назвать своим сыном.
— Папа, — говорю я, и хотя я хотела сказать это с упреком, боль в моем сердце настолько остра, что мой голос ломается пополам. На глаза наворачиваются слезы, горячие и слепящие. Я смаргиваю их и вытираю глаза. — Не заставляй меня плакать. Я должна быть сильной.
Я должна быть сильной ради него.
Он будет сильным для меня.
Машина останавливается, и я распахиваю дверь, прежде чем водитель успевает отстегнуть ремень безопасности. Отец зовет меня за собой, но я уже бегу, топая ногами по свежевыпавшему снегу. Улица пуста и призрачно бела.
— Яков! — зову я, пробивая голос сквозь боль хриплым криком. — Яков!
Я чувствую его присутствие раньше, чем успеваю заметить. Не знаю, как. Но я чувствую что-то — тепло, тягу, — что заставляет меня повернуться. Темная фигура пробирается сквозь снег. Яков.
Его большое тело складывается само собой. Его длинные ноги подгибаются, и он спотыкается на снегу. Я выкрикиваю его имя и бегу. Он поднимает голову, его темные глаза находят мои, и в них появляется выражение, похожее на далекое удивление.
Облегчение проникает в меня, как вода, прорвавшая плотину. Оно почти сбивает меня с ног, но я продолжаю идти.
— Яков!
Я настигаю его как раз в тот момент, когда он наклоняется вперед. Из моей груди вырывается вздох, и я выбрасываю руки, чтобы поймать его. Он рушится, и мы оба падаем на снег.
От него пахнет потом, дымом и кровью. Он лежит совершенно неподвижно, и я сжимаю руки, прижимая его к себе так крепко, как только могу, как будто пытаюсь втянуть его в свою грудную клетку и проглотить в самое сердце.
Я держу его так, словно больше никогда не смогу отпустить.
Вместе
Яков
Мне снится сон, и во сне я вижу мертвую женщину из озера.
Только на этот раз она не мертва. Она стоит в травяном поле, одетая в старое платье и мягкий кардиган поверх него. Ее руки не тянутся ко мне. Они покоятся на ее руках, испещренных венами. Ее лицо морщинистое и строгое.
— Ты сделал свой выбор, мальчик, — говорит она.
— Мне жаль, — говорю я ей.
Только говорю не я.
Это тощий одиннадцатилетний мальчик с темными волосами и острыми черными глазами. Мальчик, который предпочитает бегать, а не драться, мальчик, который мечтает заработать достаточно денег, чтобы купить своей сестре набор акварельных красок.