— Преподаватель в твоем университете? — спрашиваю я, чувствуя, как в груди все переворачивается.
Но вслух я не говорю: — Опять?
И почему это все время происходит с тобой?
И мне так жаль, что я не смог уберечь тебя.
— Я не виновата, — шепчет Захара, внезапно сжимаясь в комок.
Все бросаются вперед в хаосе протестов.
— Зи, конечно, ты не виновата.
— Не верь этому ни на секунду.
— Этот человек — хищник, ты не виновата в его поступках.
Но глаза Захары устремлены на меня и только на меня. Вздрогнув, я перешагиваю через нее, обхватываю ее за плечи и прижимаю к себе.
— Я знаю, — шепчу я ей в волосы. — Я знаю.
Она зарывается лицом в мою шею. Крошечные конвульсии сотрясают ее плечи. Она плачет всем телом, но не издает ни звука.
— Пойдем выпьем еще кофе, — говорит Тео, крепко беря руку Зака в свою. — Мы скоро вернемся. Калеб?
Лорд Блэквуд торжественно кивает. Я ловлю его взгляд, когда он открывает дверь, чтобы Тео и Зак могли пройти. Какое-то мгновение мы смотрим друг на друга, а затем он кивает мне.
Это самый незначительный жест, но он словно говорит: — Береги ее.
Я киваю в ответ.
Буду. Всегда.
Когда мы остаемся одни, и Захара перестает плакать, а я вытираю ее слезы уголком своего одеяла, она рассказывает мне обо всем.
Не только о Стерлинге, о встрече в его офисе, о том, как он оказался в ее квартире, как она отбивалась от него. Она рассказывает мне и обо всем остальном. Она рассказывает мне о ноже и о том, как он помог ей почувствовать себя в безопасности, о своей влюбленности в Стерлинга и о том, что ей просто хотелось, чтобы кто-то увидел ее такой, какая она есть. О мужчинах, с которыми она встречалась, и о том, что они заставляли ее чувствовать, и она рассказывает мне о Маттнере и о том, как он разбил ей сердце и сломал ее.
А потом она трепетно вздохнула и рассказала мне о других вещах — о старых, более глубоких ранах. О ее учителе в Святой Агнессы и друге семьи ее родителей. О своем отце и о том, как она думала, что он не может любить ее после всего, что случилось.
— Я не думала, что он может меня любить, — говорит она мне прерывающимся голосом. — Я не думала, что кто-то может меня полюбить.
— А что можно не любить? — спрашиваю я.
— Знаешь что? — Она наклоняется вперед и шепчет, как секрет, как постыдное признание. — Я такая колючая.
Даже это слово звучит красиво в ее устах. Я провожу пальцем по синяку, размазанному по ее щеке, и жалею, что не могу стереть его.
— Но мне нравятся твои шипы. А розы без шипов слабее. Они быстрее умирают.
— Ты просто так говоришь, — говорит она с надрывным смехом.
— Нет. Это правда. Посмотри.
— Ты теперь ботаник?
— Приходится. Моя девочка любит растения.
И после этого она спрашивает меня о том, что со мной случилось, и я рассказываю ей.
И поскольку она рассказала мне все, каждую гадкую, болезненную мелочь, я делаю то же самое. О Ялинке, о кровавой луне и черном озере. О моей смерти, живущей в моей груди, и о Лене с ее набором акварелей. О маме и отце, обо всем, что со мной произошло.
Горло сжимается, дыхание становится тяжелым и затрудненным. Я рассказываю ей все остальное. Про Пашина и все те ужасные грязные вещи, которые я делал, чтобы получить от него информацию. Мой отец попросил меня убить журналистов, я обратился за помощью к Луке, бросил ему девушку Виллоу в обмен на мою сестру.
А потом, потому что у меня нет выбора и потому что так будет больнее, я рассказываю ей о Лене. Как она умерла, когда ей было десять, как я не смог ее спасти и как она так и не получила новый набор акварели. Я рассказываю ей о своем отце, и об Антоне, и о том, что случилось в таунхаусе в Белгравии.
Когда я заканчиваю, она уже плачет, плачет в абсолютной тишине, из ее карих глаз катятся огромные слезы. Она целует меня в губы, мягко и отчаянно, ее губы влажные и соленые. Я целую ее в ответ, запутываю пальцы в ее волосах и вдыхаю ее сладкий запах.
— Мне так жаль, — говорит она. — Мне так жаль, что все это случилось с тобой. И я была так жестока. Я была так жестока с тобой, и за это я никогда не смогу себя простить.
— Да, ты была колючей и царапала меня. Ты сильно царапалась, Колючка, но ты никогда не делала мне больно. — Я провожу большим пальцем по ее губам, вытирая слезы. — Я не думаю, что ты даже хотела сделать мне больно. Наверное, потому что ты меня любишь или что-то в этом роде.
— Конечно, я люблю тебя! — говорит она, отстраняясь, и яростно хмурится. Решимость горит в ее глазах, как маяк, созывающий армию. — Я люблю тебя так сильно, что мне хочется запереть тебя в своем сердце и оставить там навсегда. Я люблю тебя, Яков Кавинск. Прости, что я всегда была слишком гордой, чтобы признать это. Я готова на все ради тебя.