То, что я чувствую, — это что-то, что я не могу выразить словами. Что-то вроде любви, сожаления и стыда, смешанных воедино, и что-то вроде ностальгии по тому, чего у меня на самом деле не было. Странное, горько-сладкое чувство. Чувство принадлежности в сочетании с чувством отчужденности.
Моя мать и Дарина — мои родственники, и я знаю, что теперь они всегда будут частью моей жизни. То, что я чувствую по отношению к ним, все эти сложные эмоции, обернуты надеждой. Надеждой на хорошее будущее, на связь, не опутанную темными воспоминаниями.
Но правда в том, что я не знаю, смогут ли они когда-нибудь почувствовать себя моей семьей.
Потому что сейчас моя семья — это Зак и Тео и Рождество, проведенное в их квартире в Оксфорде. Моя семья — это лорд и леди Блэквуд, которые принимали меня у себя во время школьных каникул, когда я учился в Спиркресте, не задаваясь вопросом, почему я не возвращаюсь в свой собственный дом. Моя семья — это Анаис и Сев, Шато Монкруа или летние дни, проведенные в их квартире в Японии. Анаис сидит на полу и рисует, а Сев наблюдает за ней, как за самой прекрасной вещью на свете, пока я играю в видеоигры с Ноэлем.
Моя семья — это Рианнон и Санви, вечера кино в номере Захары или за городом. Слежу за их напитками, пока они танцуют под радужными огнями. Учить их самообороне и быть наготове, когда они ходят на свидания вслепую. Однажды на выходных я встретил брата Рианнон, который был дикарем, и вместе с Захарой безудержно хохотал, наблюдая за тем, как Рианнон отчаянно пытается найти ему пару с Санви.
Захара тоже стала семьей. Вернее, когда-нибудь станет.
Я понял это одним зимним вечером после того, как мы переехали в Эдинбург, где Захара планирует поступить в магистратуру. У меня есть небольшая работа на полставки в боксерском зале, где я тренируюсь, и я веду несколько детских занятий. Платят не очень много, но благодаря Антону это не проблема. Зато это дает мне ощущение цели, и оказалось, что я неравнодушен к работе с трудными подростками, которые используют насилие как отдушину.
Однажды вечером, вернувшись домой из боксерского зала, я застал Захару на кухне. Наша эдинбургская квартира гораздо меньше, чем та, что была у нее в Найтсбридже, но ей все равно удалось сделать ее похожей на живой музей. Повсюду позолоченные рамы, антиквариат, растения и цветы. Все красиво, нарядно и золотисто, как будто живешь в душе Захары.
— Иди и посмотри, что я тебе приготовила! — радостно восклицает Захара с кухонной стойки.
Ее ноги стоят на полу кухни, а волосы, которые она сейчас заплетает в длинные косы, убраны с лица шелковым шарфом от Chanel. Поверх короткого платья на ней надет фартук, и когда она поворачивается, чтобы улыбнуться мне, по ее щеке тянется полоска муки или сахара. Я смеюсь и ловлю ее в свои объятия.
— Что ты приготовила?
Она поднимает разноцветный поднос с крошечными эклерами, помадками и тарталетками.
— Это ты сделала?
— Все до единой! Все эти пирожные! Своими собственными руками!
— По какому случаю?
Она удивленно смотрит на меня. — Что ты имеешь в виду? Никакого повода. Я сделала их, потому что думала, что они сделают тебя счастливым.
Ты делаешь меня счастливым, — хочу я сказать ей. Моя прекрасная роза, мой колючий спаситель. Ты делаешь меня счастливым, потому что ты — место, где я чувствую себя в безопасности и где меня больше всего любят.
И в один прекрасный день я женюсь на тебе.
Мое сердце так переполнено, что я едва могу говорить, но я все же показываю ей, как я счастлив. А позже я стараюсь отплатить ей тем же, чем могу, — своим телом, руками и языком. Трахать Захару — это акт поклонения, молитва, на которую она отвечает хныкающими командами и стонами удовольствия. Когда она лежит на кровати, ее бедра вздрагивают, а кожа блестит от пота, я прижимаюсь губами к месту между лопатками, где, возможно, были ее крылья, и говорю ей все, что хотел сказать раньше.
— Женись на мне, Яков Кавинский, — говорит она с ленивой улыбкой. — Я осмелюсь.
— Я никогда не посмею ослушаться тебя, Захара Блэквуд.
— Потому что я твоя жестокая госпожа?
— Потому что ты — любовь всей моей гребаной жизни.
Захара не вспоминает о Лене до тех пор, пока это не делаю я, и мне требуется почти целый год, чтобы заставить себя сделать это. Я думал, что будет больно наконец-то говорить о ней, но это все равно больнее, чем я ожидал. Но Захара, сама знающая толк в боли, крепко обнимает меня и утешает. И вместе, в тихий солнечный весенний день, мы наконец-то едем в Ялинку.
Она выглядит почему-то именно так, как я ее помню, и в то же время совсем не так. Гора все так же возвышается над городом, а деревья все так же образуют вокруг него зеленый барьер. Черное озеро, я знаю, где-то там, но мертвая женщина не зовет меня, как раньше. И я не знаю, будет ли она когда-нибудь снова.