Черные озера, окровавленные кулаки, размытые акварельные краски, красные луны, бледное атласное белье, гладкая коричневая кожа и золотые ногти, вонзающиеся мне в спину. Каждое утро я просыпаюсь с ощущением, что мои глаза полны песка, а кости сделаны из проржавевшего железа.
Примерно через неделю после празднования дня рождения я лежу на полу своей спальни с открытыми окнами, положив голову на сумку и держа в руках дурацкую книгу Зака, когда открывается дверь.
Захара входит с уверенностью женщины, для которой правила не значат ровным счетом ничего. На ней розовый атласный бралетт и шорты, но, по крайней мере, поверх них накинут пушистый белый кардиган. Маленькие милости от моей жестокой хозяйки.
— Ты еще не спишь? — спрашивает она, хотя явно ожидала, что я буду спать.
Я бросаю взгляд на часы. Уже немного за час. По моим меркам это еще не поздно.
— Да, — говорю я, отрываясь от книги, чтобы не смотреть на ее тело и не вспоминать, как она лежит на мне, как изгиб ее позвоночника ложится под мою руку, как горячо и мягко она ощущается на моем твердом члене даже сквозь штаны, как приятен вкус ее рта или просто как она чертовски красива, красота как удар по лицу, и я просто хочу, чтобы она вырубила меня.
Она подходит и слегка подталкивает мою книгу ногой. Ее ногти на ногах окрашены в светло-золотистый цвет. Цвет, идеально дополняющий ее кожу, — цвет, который преследует мои мысли.
— Платон, — говорю я.
— Как будто у тебя есть все, что нужно, чтобы читать Платона, — усмехается она. Она скрещивает руки на груди, явно озябнув от ветра, проникающего через открытые окна. Она смотрит на меня сверху вниз, и я бы встал, если бы не думал, что Захаре просто нравится ощущение, которое она получает, возвышаясь надо мной вот так.
— Ты называешь меня тупым? — легкомысленно спрашиваю я. — Мило. Это самое приятное из всех твоих оскорблений.
— Твоя жесткость на меня не действует, дружок, — говорит она. — И, честно говоря, это становится немного скучным.
— Ты хочешь, чтобы я был мягким и слезливым и рассказал тебе все свои глубокие темные секреты?
— Секреты есть только у интересных людей, — говорит она. — Ты слишком скучный для этого. Просто скучный, ворчливый, безрадостный зануда. Тебе стоит подумать о священстве.
Она садится на край моей кровати. Все еще глядя на меня сверху вниз, она пинает ногой мою книгу, несколько раз, но не настолько сильно, чтобы книга разлетелась. Достаточно, чтобы я не мог читать, достаточно, чтобы мое внимание было приковано к ней.
— И поэтому ты пришла сюда? — спрашиваю я, игнорируя ее подколку про священство, потому что я не настолько туп, чтобы понять, что это ловушка. — Тебе нужно, чтобы я утомил тебя, чтобы ты уснула?
Она неохотно смеется. С ее прокуренным голосом даже смех становится чувственным. Ее ноги замирают, а потом она откидывается назад, чтобы лечь на кровать, и я больше не вижу ее лица. Еще одна маленькая милость.
— Чтобы победить мою бессонницу, потребуется нечто большее, чем твой душераздирающий монотон и нудная личность, — говорит она, вставая с кровати. — Но ты можешь попробовать. Не похоже, что в эти дни что-то еще работает.
Ну, по крайней мере, не я один страдаю от бессонницы. Я перелистываю книгу на случайную страницу и читаю, медленно и без запинки.
— Что ты скажешь об этой строке ' О тяжелый от вина, у которого глаза собаки и сердце оленя" и о последующих словах? Скажете ли вы, что эти или другие подобные дерзости, с которыми частные лица должны обращаться к своим правителям, будь то в стихах или прозе, хорошо или плохо сказаны? '
Захара прерывает меня еще одним легким пинком по книге.
— Боже правый, прекрати! Ты читаешь ужасно — гораздо хуже, чем я ожидала. Ты хоть понимаешь, что читаешь?
— Нет.
— С какой стати ты вообще читаешь Платона? — спрашивает она. — Где такой человек, как ты, вообще нашел такую книгу?
Я закрываю книгу и смотрю на обложку, на которой изображена старая картина с Афинами, о которых я могу только догадываться.