— Что… — Она разражается презрительным смехом. — Ты боишься, что он будет — что это было? — пинать мое сердце, пока оно не превратится в лужу крови у его ног?
Моя челюсть сжимается, и знакомая жажда крови проносится сквозь меня, как красный прилив.
— Маттнер — кусок дерьма. Он не заслуживает того, чтобы находиться рядом с тобой.
— Нет? А кто тогда заслуживает? — Она делает шаг вперед и оказывается прямо перед моим лицом, ее свирепый взгляд устремлен на меня. — Джеймс не заслуживает этого, как и Джеральд! Эрик — мерзавец. Все эти мужчины должны держаться от меня подальше. — Она смеется, жестко и сердито. — Ты хочешь обезопасить меня, поэтому посадил меня высоко в башне, чтобы никто не мог до меня добраться, а ты, конечно же, не заходил в башню. Ты предпочитаешь просто дышать огнем на любого, кто попытается это сделать, а я тем временем заперта в башне. Одна! И мне до смерти надоело быть одной!
Я смотрю на нее сверху вниз. Обида и гнев внутри нее вибрируют, вторя гневу и разочарованию внутри меня.
— Не отдавай свое сердце тому, кто его разобьет, только чтобы не остаться одной.
— Тогда не заставляй меня.
Я сужаю глаза. — Не перекладывай это на меня, Захара.
— Это на тебе, хочешь ты этого или нет. Ты скорее позволишь нам обоим страдать, чем предашь какую-то глупую клятву, которая существует только в твоей голове. И после этого ты смеешь осуждать меня за то, что я пытаюсь заставить себя чувствовать себя лучше? — Она с усмешкой отступает назад. — Знаешь что, Яков? Если ты не хотел, чтобы я выбросила свое сердце, то должен был взять его, когда я пыталась тебе его отдать.
И тут последняя ниточка силы воли, которая у меня осталась, обрывается.
Сотая проблема
Яков
В конце концов, это слишком просто — схватить Захару Блэквуд в объятия и зажать ее рот под своим. Слишком легко прижать ее тело к своему, положив руки на изгиб ее задницы, позволить ей обхватить меня бедрами и впиться в мякоть моей нижней губы. Слишком легко повернуться, сдвинуть все с кухонного острова, чтобы поставить ее на него, и позволить ей выгнуться дугой, когда я просуну свой окровавленный язык в ее обсахаренный рот.
Она тянется к моему ремню, но я отталкиваю ее руки. Вместо этого я закидываю ее джемпер ей на голову, разрывая поцелуй. Она испускает придушенный вздох, когда я обхватываю ее за талию и притягиваю к себе.
— Любить и трахаться, — грубо шепчу я ей на ухо, — это две совершенно разные вещи.
Она отталкивает меня от себя, положив руку мне на шею, впиваясь ногтями прямо в те места, где ее шипы уже вытатуированы на моей коже.
— Тогда отдай мне и то, и другое.
— Нет, Колючка. — Я опускаю голову к ее шее, лижу ее шею, впиваюсь влажным, грубым поцелуем между ключиц, провожу языком по соскам сквозь тонкое кружево лифчика. — Даже у собаки есть свои границы.
Я толкаю ее обратно на мраморную стойку. Она опирается на локоть, выгибая бедра, а я целую ее живот, доходя до пояса короткой юбки. Я прижимаю ее бедра к своим плечам и покусываю их внутреннюю сторону, как зверь, которым она меня считает. Она испускает жалобный скулеж, от которого кровь приливает к моему члену. Ее пальцы обвиваются вокруг края стойки, а бедра двигаются в медленном, извивающемся движении.
— Закрой глаза, — говорю я, прижимаясь к ее коже. — Закрой глаза. Позволь мне дать тебе то, что тебе нужно.
Тело Захары податливо и сладко, оно предлагается, как пирог голодному мужчине. Я отодвигаю большим пальцем ее трусики и прижимаюсь ртом к ее киске. Она излучает тепло, такая влажная, что мой язык легко скользит по ней, а щеки и подбородок намокают за несколько секунд. Мне все равно. Ее вкус может стать моей новой зависимостью.
Опустив лицо между ее бедер, я поддаюсь голоду и поглощаю ее с остервенением. Ее тело дрожит и дергается от каждого глубокого взмаха моего языка, звук ее хриплых стонов делает мой член таким твердым, что я сдерживаю стоны боли.
— Черт, — бормочу я ей в ответ. — Ты сводишь меня с ума.
— Но это так приятно, — вздыхает она.
О, это чертовски приятно. Кто бы мог подумать, что безумие может быть таким приятным на вкус?
И даже если то, что я делаю, неправильно, в конце концов, это чертовски правильно — дать ей то, что ей нужно.
Наслаждение живет в теле Захары, закрытое, как кулак, цветок. Чтобы вырваться наружу, не нужно многого. Всего лишь поцелуи, маленькие жестокие укусы по внутренней стороне бедер и мой язык на ее клиторе. И Захара так отрывиста и громка в своем удовольствии. Она извивается и бьется, стонет и вздыхает. А потом она замирает, ее пальцы сжимают края мраморной стойки, и она произносит шепот, похожий на признание.