Но Захара — золото. Женщина-жемчужина, драгоценная, как ничто другое. Я так боялся, что прикосновение к ней испортит ее, что ее золото потускнеет и почернеет там, где я ее держу. Я ошибался.
Это она преображает меня, превращая в золото все места, к которым прикасается.
В прошлый раз я целовал ее, в прошлый раз я прикасался к ней — это было так отчаянно, сыро и больно.
Этот совсем не похоже на тот.
Этот поцелуй — замедленная съемка и мягкий фокус. Это поцелуй на истощение, поцелуй как извинение, как прощенный грех. Ее губы прижимаются к моим, словно скользя по атласу. У меня болит челюсть, рот раскрывается в нечленораздельном звуке. Захара, — тихо произношу я ей в губы, выдавливая ее имя со своего языка на ее.
— Яков, — говорит она.
Яков. Мое имя. Не собачья кличка и не оскорбление. Не Кав, не кастет, не пацан, не шавка. Мое имя, которое иногда звучит для моих ушей так же чуждо, как имя незнакомца.
Она медленно отстраняется, и я следую за ней, влекомый ее притяжением. Черная дыра в сердце моей жизни, которая вечно затягивает меня. Всю свою жизнь я ждал собственной гибели.
Я бы предпочел, чтобы его принесла она, а не кто-то другой.
Разрушение на вкус как ее рот, как алкоголь, торт и карамельный блеск для губ. Вкус слез, высохших на ее губах, и горячий металлический привкус отчаяния и голода.
Наши рты разошлись достаточно надолго, чтобы Захара потянула за подол моей толстовки. Я позволяю ей задрать его на моем теле, через голову и руки. Она беззаботно отбрасывает его в сторону, чтобы он упал среди растений и книг. Затем она снимает с меня рубашку и проводит руками по моей груди. Жест нерешительный и любопытный.
— Почему змеи? — спрашивает она, в ее голосе слышны завитки дыма.
— Из-за моих отцов.
— Отцов?
— Дерьмовый и не очень дерьмовый.
Ее пальцы переходят от змей к черной дыре на моей руке. — А это?
— Мой первый шрам. Ожог от сигареты.
— Твой отец?
— Нет. Какой-то парень из моей школы.
— Спиркрест?
— До этого. Спиркрест — это вот этот.
Я показываю на маленькую татуировку на груди. Копье через пять корон.
— А это? — Ее пальцы скользят по моей коже. Они нежно касаются единственной цветной татуировки, которая у меня есть. Подсолнух, ярко-желтые лепестки.
— Елена. Моя младшая сестра.
Она сглатывает. — Я никогда не знала, что у тебя есть сестра.
— Ты никогда не спрашивала.
На ее лице мелькает грусть. Она шепчет: — Мне жаль, мне жаль.
Я целую ее извинения. А потом целую ее сильнее, глубже. Пытаюсь почувствовать вкус печали внутри нее, интересуюсь, отличается ли он от моего.
Она отталкивает меня с влажным вздохом. Ее пальцы впиваются в мои плечи. Она смотрит на мою грудь и сглатывает дрожь.
— А колючки? — спрашивает она, задыхаясь.
Я смеюсь, грубый, царапающий звук. — Ты, Захара. Вся ты. Все до последнего шипа.
— Потому что я причинила тебе столько боли? — Ее голос ломается.
— Потому что я не могу вытащить тебя из своей кожи.
На этот раз она сама целует меня. Она притягивает меня к себе, одной рукой обхватывая мою шею. Я послушно следую за ней — разве не так всегда? Разве я не предан ей, не безропотно повинуюсь, не ее собака, которой можно командовать, обращаться и награждать, как ей заблагорассудится?
Другая ее рука тянется к моим брюкам, дергает за пуговицу, застегивает молнию. Она нетерпелива, теперь эта грань отчаяния внутри нее режет нас обоих.
— Сейчас, — приказывает она мне в губы. — Сейчас.
И, черт возьми, как же я хочу ее. Повиноваться ей никогда не было сложно, но сейчас повиноваться ей — это отчаянное желание, потребность, которую я больше не могу отрицать.
Я стягиваю брюки, не разрывая поцелуя. Когда я пытаюсь ввести себя в нее, она грубо отталкивает мою руку. Она гладит меня пальцами, и я сдерживаю стон удовольствия, отрывая свой рот от ее рта. Она выгибается навстречу мне, прижимая головку моего члена к своему входу. Я смотрю на нее сверху вниз. Она смотрит в ответ, ее взгляд дерзок, голоден и полон власти.
Я знаю, что она хотела этого — но она даже не представляет, как сильно я этого жаждал.
Все эти мучительные ночи, все эти холодные души. Голод, который никогда не был утолен, теперь пожирает меня.
— Сейчас, — снова говорит она, низко и грубо. — Пожалуйста.