Он хватает меня за руки, на этот раз сильно, и грубо толкает назад. Я приземляюсь на одеяло Якова, и облако его запаха поднимается к моему носу. Дешевый одеколон, стиральный порошок, сигареты и бензин. Запах Якова, безопасности и силы.
Что же написал Яков в записке?
У роз есть шипы, чтобы их беречь. Это и делает их особенными.
Профессор Стерлинг опускается на меня.
— Твой отец никогда не полюбит тебя, — бормочет он мне на ухо. — Но я буду.
Порази тех, кто хочет причинить тебе боль.
Я опускаю руку вниз и выгибаю тело, нащупывая пояс. На лице Стерлинга мелькает выражение удовлетворения и триумфа.
— Да, красавица, прямо как…
И тут я нажимаю острием ножа под подбородком профессора Стерлинга. Он замирает, глядя на меня в шоке.
— Отвали от меня, жалкий кусок дерьма.
Шок, потому что все его фантазии неправильные. Он не Ланселот, а я не дама из рыцарского романа. И мне надоело быть дамой в беде.
Я — Захара Блэквуд, и я — колючая, мать ее, роза.
Адский пес
Яков
В конце концов, остался только один человек.
Я стою у подножия красивого таунхауса в Белгравии. Он белый, как падающий снег. Белый, как дым из моих губ. Идеальный белый фасад, скрывающий гнилую черную душу детоубийцы.
Внутри я такой же гнилой, как и мой отец. Все эти годы он заботился о том, чтобы заразить меня своей гнилью. Каждого человека я избивал до полусмерти. Каждая сломанная кость, каждая пуля, застрявшая в коленной чашечке. Вся кровь на моих руках — все, что я сделал. Она запятнала каждую частичку меня.
И я позволил этому. Я смирился с заразой, я позволил своей совести стать темной и тяжелой, как грозовая туча. Я делал это, думая, что в этом есть какая-то цель, что все это будет стоить того. Все это стоило бы того, если бы я уберег Лену.
Годы, которые я провел, оказывая услуги Данилу Степановичу, работая над тем, чтобы вернуться к Лене. Этот ублюдок все-таки привел меня к сестре, но не к той, которую я оставил.
Видите? Мертвая женщина шепчет мне из темноты. Ты должен был пойти со мной. Все эти годы назад. Ты должен был остаться в озере и пойти со мной.
Если бы ты умер, той ночью в Ялинке, в ночь твоей первой Кровавой Луны, ничего бы этого не случилось.
Твой отец никогда бы не пришел за тобой из дома твоей матери. Ты бы не стал с ним бороться. Лена была бы жива.
Другой голос звучит в моем сознании, заглушая шепот мертвой женщины. Ровный голос, полный ума и утонченности.
Если бы ты умер в ту ночь, мы бы никогда не встретились, — говорит голос Закари Блэквуда. Ты бы никогда не провел Рождество со мной и Тео. Мы бы никогда не напивались, не танцевали и не смеялись вместе.
Ты бы никогда не встретил Захару.
И тут я слышу голос Захары.
Ты должен жить. Я приказываю. Живи, пока я не разрешу тебе умереть.
— Да, Колючка, — шепчу я.
Я бросаю сигарету в снег. Она шипит и гаснет. Засунув руки в карманы, я поднимаюсь по ступенькам в дверь и в последний раз вхожу в отчий дом.
Меня встречает домработница. Женщина лет тридцати, в чистой униформе, волосы убраны назад. Я наблюдаю за ней, пока она приближается ко мне. Неужели так выглядела моя мать до того, как родила меня, когда работала на моего отца?
Неужели мой мерзкий монстр-отец делает с этой женщиной то же самое, что и с моей матерью?
— Уходите, — говорю я женщине. — Это место небезопасно для вас. Забирайте свои вещи и уходите.
Ее глаза расширяются, но, возможно, она знает, каким человеком является мой отец, потому что ей требуется всего несколько минут, чтобы сделать именно то, что я ей говорю. Я закрываю за ней дверь и прохожу через весь дом. Комнаты прямо из каталога. Везде чистота и пустота.
Уже поздний вечер, поэтому я поднимаюсь наверх, в спальни. Мой отец никогда никуда не ходит без своей охраны, но если он отослал Антона, значит, он должен быть один.
Но даже если это так, я не сомневаюсь, что где-то есть охранник с комнатой, полной таких же экранов, как у Луки, и он поймет, что мой отец больше не один.
Если я собираюсь это сделать, то мне нужно сделать это быстро.
Мой отец из тех людей, в которых можно выстрелить только один раз.
Промахнешься — и все.
Лучше не промахиваться.
Меня ведет к нему запах сигарет. Двойные двери широко распахнуты, и в центре комнаты на низком диване сидит мой отец в пижаме и модном черном халате с золотой отделкой. На стеклянном журнальном столике на подставке запотела рюмка с коричневым ликером. Рядом с ним на диване лежит стопка газет, а перед ним — одна открытая.