Зофи уже давно бросила чистить серебро — к чему еще что-то делать? Все равно она сегодня уходит, хватит с нее этого кабака! С довольной улыбкой слышит она гнусаво завывающий голос Матильды — ведущий голос, перемежающийся с резковатым, чуть раздраженным голосом графини и реже сиплым, пропитым басом господина Кваркуса. Пусть их только выйдут сюда и упрекнут ее хоть единым словом — она им выложит все, ох, и как еще выложит! Им ничего не останется, как только прогнать ее со двора, но не иначе, как уплатив по первое число! И пусть тогда эта Матильда, эта колода, дожидается свободного дня, вся работа свалится на нее одну, дрянь паршивую и…
Крайне неохотно графиня Муцбауэр посылает своего друга Кваркуса на кухню позвать Зофи. Ей отнюдь не хочется ссоры с горничной, да еще в присутствии друга. Недавно в квартире произошла довольно странная кража со взломом. Правда, похищенные драгоценности господин Кваркус щедро возместил, но он уже и тогда непременно хотел связаться с полицией. Будет крайне неприятно, если Зофи разъяснит обстоятельства кражи. И еще неприятней будет, разумеется, если она расскажет кое-что о посетителях графининой спальни.
Графиня Муцбауэр была уверена, что ее тонкий кавалер, господин Кваркус, по этой части шуток не терпит; знала она также, что потерянного любовника оплакивать не приходится, потому что дойные быки водятся повсюду, даром что папаше Брэму это и не снилось, — однако мысль о вульгарных побоях вызывала у нее откровенный страх.
Но что оставалось делать? Матильда в присутствии господина Кваркуса не только со всеми подробностями рассказала о том, как госпожа и горничная совместно пользуются шкафом и комодом, что графине было давно известно, она дала также обстоятельный отчет об «ордии», происходившей в муцбауэровских апартаментах, когда хозяйка уезжала на два дня, оргии, в которой играли роль не только посторонние «коты и шлюхи», но и собственные муцбауэровские сигареты, ликеры, шампанское, а также (здесь господин Кваркус подскочил и хрипло крикнул: «Тьфу, пропасть!») и муцбауэровская кровать.
Графиня надеялась наперекор рассудку, что Зофи поведет себя благоразумно. Уж ей-то, казалось бы, не на руку выносить сор из избы.
Однако в три минуты сор был выметен из всех углов, собран на совок и высыпан посреди комнаты вонючей кучей! Скотопромышленник Эмиль Кваркус, понятно, не был балованным мальчиком, и ему доводилось нюхать немало дерьма, да и время было не такое, чтоб развить чрезмерную чувствительность… Но то, что эти три женщины за три минуты успели с визгом вывалить друг дружке на головы, смердело так невыразимо, как никогда не могли бы смердеть навозные кучи всех его будущих усадеб!
Кваркус тоже кричал и тоже бесновался. Он поочередно каждую из трех вышвырнул собственноручно за дверь, а потом с яростным ревом втащил обратно для допроса и суда. Он сшибал их лбами и разнимал, когда они друг в дружку запускали когти; он звонил в полицию и затем срочно отменял вызов; он принялся за ревизию чемоданов Зофи, но должен был кинуться назад в графинину спальню, где, казалось, происходило смертельное побоище, он схватил было шляпу и, презрительно возгласив: «Ох, бабье проклятое, плевал я на них!» — выбежал вон из квартиры, сошел вниз, сел в авто, но тут же приказал остановить машину, потому что ему пришло на ум, что он ни в коем случае не должен оставлять этой гнусной бабе «свои драгоценности»…
Кончилось тем, что он, изнемогший и вымотанный, уже ни на что не способный, сидел на тахте. Все еще красная, с горящими глазами графиня Муцбауэр расхаживала по комнате и приготовляла для своего Эмиля подкрепляющий напиток.
— Этакие гнусные бабы… они, конечно, нагло все наврали. Хорошо, что ты сразу обеих рассчитал, Кваркус! (Он ничего подобного не делал.) Ты совершенно прав, что не вызвал полицию (ему очень хотелось бы вызвать), в конце концов дошло бы до ушей твоей жены, а ты знаешь, какая она у тебя…
Матильда еще сидит в кухне на своем сундуке; тихо посапывая, она ждет вызванного из экспедиционной конторы агента, который захватит ее вещи. Потом она на метро поедет к зятю, проживающему у Варшавского моста. Сестра, конечно, не слишком обрадуется незваной гостье, на жалованье трамвайного кондуктора и так не сведешь концов с концами… Но пачка мелкой валюты, которую доставал ей время от времени подкупленный ее стряпнею Кваркус, позволит ей спокойно встретить нападки сестры. В сущности отказ от места пришелся Матильде кстати: теперь на досуге она сможет позаботиться о своем внебрачном чаде, пятнадцатилетнем Гансе-Гюнтере, о котором она сегодня утром прочла в газете, что он арестован как зачинщик бунта в берлинском воспитательном доме. Потому-то она и пришла в такое бешенство, когда Зофи перебила у нее очередь на свободный день. Значит, она все-таки получила свой свободный день. Она рада.
Но больше всех рада Зофи Ковалевская. Такси несет ее сквозь бушующую все сильней грозу в «Христианские номера» на Краузенштрассе. (Когда с нею кавалер, Зофи не возражает против самой грязной гостиницы, но в качестве одинокой молодой путешественницы она признает только «Христианские номера».) Она едет в отпуск на лето, ее чемоданы битком набиты прелестнейшими вещами из графининого гардероба, она получила жалованье за месяц вперед, и сверх того у нее накоплено достаточно денег, она установит связь со своим Гансом, может быть, даже увидит его. Зофи очень рада!
Только господин Кваркус не так рад, как три женщины. Но это не совсем доходит до его сознания, сейчас он должен спешно скупать крестьянские дворы, — напористей, чем женщины, его подгоняет марка.
Лесничий Книбуш медленным шагом идет по деревне Нейлоэ с легавым псом на поводке. Никогда нельзя знать, что может произойти, а люди, как ни странно, обычно куда больше боятся собаки, чем человека.
Старый Книбуш и всегда-то неохотно ходил в деревню, — лесничество лежит на отлете, у самого леса, но сегодня он идет и вовсе с досадой. Он оттягивал, покуда было можно, порученный ему созыв людей к старосте на сходку, в десять. Но теперь, когда гроза уже затянула все небо на западе черной непроглядной тучей — она идет, понятно, с берлинской стороны, чего же хорошего ждать из Берлина! — теперь приходится все-таки отправляться в обход. Ничего не попишешь, выполняй приказ! Ему ни с кем нельзя портить отношений.
Деревню Альтлоэ Книбуш, слава богу, может обойти стороной (не буквально, а фигурально — обходить ее не нужно, она тут, по правую руку), в Альтлоэ не проживает ни одного человека, который был бы гож для таких вот тайных военных дел. «В Альтлоэ живут сплошь горняки и заводские рабочие, стало быть спартаковцы и коммунисты, — понимай: браконьеры да воры, таскающие свеклу с полей и дрова из лесу», — думает господин Книбуш.
Лесничий Книбуш отлично знает, почему он сегодня утром не заметил в лесу порубщиков — они были сплошь альтлоэвцы. Альтлоэвцы народ горячий, они открыто проповедуют что-то вроде права на воровство. Лесничий Книбуш отлично знает также, почему он оставил дома винтовку, но взял с собой легавую: оружие только раздражает людей и делает их еще злее. Собака же может, чего доброго, разодрать штанину, а штаны куда как дороги!
Подавленный, медленным шагом пробирается лесничий по деревне под грозовым небом, которое делается все чернее. «Я, знаешь, хочу мирно умереть в своей постели», — заявил он совсем недавно почти парализованной ревматизмом жене. Она кивнула головой и сказала: «Все мы под богом ходим».