— А что будет с ним? Его прикончат?
— И он никому не нужен. Просто он знает человека, с которым я обязательно должен встретиться. Я сам пойду к нему и не причиню ему вреда.
— Ты врешь, — не поверила ему Алина. — Все вы жестоки и безразличны.
— Я мог бы заставить тебя, — продолжал Митя, — но я не буду этого делать, потому что тогда ты не сможешь никому показаться на глаза. Скажи сама.
— Ладно, — кивнула она, — надоели вы мне все. Валерка в тот раз, когда убили вашего цыгана, был с одним мужиком, которого кличут Седой.
Митя вздрогнул и напрягся. Уже знакомая ему боль внезапно подступила к сердцу. Он слегка качнулся.
— Седой, говоришь?
— Ну да, мне так Валерка сказал. Он хотел, чтобы Седой его защитил, снял со счетчика. Он много баксов задолжал. Конечно, никто цыгана убивать не хотел, он сам нарвался.
Митя знал, что она говорит правду. Ведь если этот Седой — человек из его детства, то он не стал бы убивать зря. Он никогда не любил мокрухи.
— Сведешь меня со своим малым, — приказал Митя. — И не бойся, я ему ничего не сделаю. Мне Седой нужен. Сегодня же вечером и сведешь.
Алина кивнула.
— Телефон давай.
Митя принес из соседней комнаты радиотелефон и молча протянул его Алине.
— Валера, это я… Да нет, ничего со мной не случилось. Сегодня и расскажу. Не переживай. Встретимся на Болотной, у памятника Репину. Один приходи. Все будет нормально.
— Ну, поехали, — сказал Митя, и они вышли из дома…
Седой и Митя сидели друг против друга за грубо сколоченным столом. Их разделяло не только это небольшое расстояние, но и годы.
— Слышал я о твоей истории, — сказал Седой, — слышал. Ты все сделал как надо, а вот потом…
— Что потом? Ты про что это? — напрягся Митя.
— К цыганам попал. Зачем они тебе?
— Жизнь спасли, — ответил Митя. — Откуда тебе знать?
— Может быть, может быть, — согласился Седой, — но ведь ты… — Он снова не договорил и, окинув взглядом стол, на котором стояли бутылки с водкой и закуска, предложил:
— Давай-ка выпьем…
— Давай!
Они чокнулись и молча выпили.
— Послушай, Седой, ты зачем на свет вылез? Давно завязал, жил бы себе спокойно, такие дела не для тебя.
— Если я должен умереть, — ответил Седой, — то для чего я родился и жил?
— Не нравится тебе, что вокруг творится? Вижу, обеспокоен ты…
— А тебе нравится? — резко спросил Седой. — Гниды наверх повылезли, что, не знаешь?
— Гниды всегда были, только ты раньше этого не замечал. Жил своей жизнью и жил, ни о ком не беспокоился, никого не защищал.
— Зря ты, Митя, зря этот разговор затеваешь. Встретились мы к добру или ко злу, не знаю, но такие разговоры нам вести не следует, хотя бы сегодня. Я рад тебя видеть.
— Я тоже, Седой. Но ты чего-то не понимаешь. Я же тебе сказал, что цыгане мне жизнь спасли. А ты их кровью умыл. Как же мне молчать?
— С ума ты сошел, Митя. Сам в бегах, ищут тебя, а еще со мной хочешь вязаться! — В голосе Седого прозвучали жесткие ноты.
Митя криво усмехнулся.
— Ну, ты же меня не сдашь!
— Не сдам. И ссориться с тобой не буду.
Седой снова налил водки себе и Мите и, не дожидаясь, пока тот возьмет в руки стакан, выпил.
— Уехал бы ты, Митя, из Москвы, а уж с цыганами я сам разберусь.
— Кончат они тебя, и без меня кончат, — покачал головой Митя.
— Не боись, видал я и не таких!
— Таких ты не видел. Их смерть не интересует и деньги тоже. Братья ихние мертвы, вот в чем дело.
— Что же ты предлагаешь? — поинтересовался Седой.
— Уехать тебе надо!
— Никуда я не поеду. Куда мне на старости лет ехать из своего дома? Не выходит у нас с тобой разговора, Митя. Видно, понимать друг друга перестали?!
— Отчего же, — сказал Митя, — понять любого человека можно, но, кажется мне, узел между нами завязывается, да не совсем тот, что я думал.
— Брось, Митя, какой узел? Мечешься ты, болеешь о своей жизни. Ты ведь всегда спокойным был, а беда пришла — голову потерял. Что ты казнишь себя, за дело ведь порешил тех, двоих.
— Душа у меня болит, это ты верно подметил. Только я начал успокаиваться, а тут опять беда надвигается.
Разговор еще долго бы продолжался в том же духе, если бы Седой резко не оборвал его:
— Вот что я тебе скажу: в твою жизнь я встревать не стану, но и ты меня не тревожь. С кем ты сейчас, то меня не касается, это твои дела, но пацана этого, Валерку, не трогайте. Он, может, и не очень смышлен, но я из него сделаю человека.
— Кого ты из него слепишь, Седой, урку? Блатного? На смену себе?