Седой очнулся и, посмотрев Мите прямо в глаза, произнес:
— Помнишь Арнольдыча?
— Как же! Живой он?
— Что ему сделается?! Как будто и годы не берут, все так же в газетном киоске сидит.
— Да ну! — удивился Митя.
Арнольдыч был известный во всей округе «медвежатник», сейфы щелкал, словно орехи. Равного ему в этом деле не было. И как только они заговорили об Арнольдыче, Митя сразу вспомнил их первую встречу…
Конечно же, это было лето, раннее лето, испуганно вздрагивающее от все еще частых ночных холодов. И все же оно уже установило свои порядки. Дул теплый легкий ветер, принося избавление от городской духоты. Митя шел к реке. Здесь можно было постоять просто так, без всякой цели. Это вошло в привычку и стало такой же неотъемлемой его частью, как курение табака.
Митя знал, что на реке он не задержится, а двинется дальше, через мост, мимо Александровского сада, мимо причудливых, недавно покрашенных кремлевских башен туда, где в глубине Китай-города спряталась небольшая скамейка.
На самом краешке его скамейки сидел человек с собакой и, казалось, совершенно не обращал внимания на то, что делается вокруг. Он смотрел в землю, изредка отвлекаясь на собаку, которая, не в пример своему хозяину, воспринимала мир вполне оптимистично. И Мите вдруг захотелось узнать этого человека.
Человек с собакой поднял глаза, и Митя понял, что он тоже хочет пообщаться. Неожиданно сосед заговорил:
— Сколько сюда хожу, а никогда тебя не встречал.
— А я только раз в неделю сюда прогуливаюсь.
— Хорошо здесь!
— Я — музыкант, — неожиданно «признался» Митя и, помолчав, добавил: — Профессионал.
Человек с собакой улыбнулся.
— Арнольдыч, — коротко представился он, — если хочешь знать, тоже профессионал. Всякие там узлы, детали, в общем, химичу…
— Получается? — спросил Митя.
— Сейчас я редко работаю, — уточнил Арнольдыч, — на заслуженном отдыхе, так сказать.
— Надоело вкалывать?
Арнольдыч улыбнулся. Улыбка была доброй и вполне располагала к продолжению знакомства.
— Маруська!.. — окликнул собаку Арнольдыч.
Та с готовностью подбежала к хозяину и села у его ног.
— Беспородная, а лучше любого человека, — сказал Арнольдыч.
— Это часто бывает, — кивнул Митя и погладил собаку по пушистому боку.
— На чем играешь? — поинтересовался Арнольдыч.
— На тромбоне, — сказал Митя и рассмеялся: надо же, так неудачно соврать. Внезапно ему захотелось поговорить с Арнольдычем серьезно.
— Я обманул вас, — признался Митя, — никакой я не музыкант, хотя музыку люблю и даже немного играю на гитаре.
В ответ Арнольдыч протянул Мите руку.
— Я сразу понял, что ты не музыкант, те позадиристей будут, а ты — спокойный. Знаешь, с собакой о многом не поговоришь. А мы вдвоем, уже очень долго вдвоем.
— А я — один! — сказал Митя, и ему в первый раз в жизни стало грустно от ощущения обычного человеческого тепла.
Они еще немного поговорили и разошлись, приятно удивленные встречей. И каждому из них в тот день было хорошо, хотя причина этого, в общем, была неизвестна…
Седой налил водки и снова выпил.
— Ты, Митя, не грусти, мы что-нибудь с тобой придумаем, не может же быть, чтобы не было выхода? А?
Митя кивнул, но он почти не слушал Седого, мысли его были заняты Арнольдычем… Митя снова вспоминал…
День начинался как обычно. Митя спустился по лестнице и направился к газетному киоску. На улице еще было немноголюдно. А вот у газетного киоска уже собралась очередь. Преимущественно это были люди пожилые (им-то, наверное, просто не спалось в такую рань). Они беспокойно заглядывали в стеклянную будку, которая пока еще была закрыта.
Человек в киоске сосредоточенно пересчитывал газеты. Митя не узнал его. А человек причмокивал, слюнявил пальцы и время от времени, когда кто-то из очереди нетерпеливо стучал в стекло, приоткрывал витрину и, слегка высунувшись, произносил: