- Даю тебе срок неделю, - объявил генерал. - Ни дня больше. Через неделю, чтобы результаты были у меня на столе.
И подполковник начал копать. Начал землю грызть зубами, что поймать преступников. Психологически ему это было совсем не сложно. Днёв верил в идеалы Революции и считал своим прямым долгом найти тех, кто посмел осквернить памятник самому главному человеку в жизни государства.
В его группу входило четыре человека. Саша Лычкарев - отвечавший за транспорт и прочие коммуникации. Влад Марежик - специалист по политическим организациям, в прошлом историк, а теперь старший лейтенант МНБ. Игорь Бронин, пришедший в Министерство из десантуры. И Родион Корнев - майор, его заместитель и правая рука.
Четверка приступила к работе. Каждый на своем направлении. Первым материал представил Марежик. Уже днем пятого июня он положил на стол подполковника подборку по похожим случаям в прошлом, еще до революции. Подборка носила красноречивое название 'Терроризм'. Днёв внимательно изучил ее, а потом поднял трубку и вызвал к себе Влада.
- Что же получается, - он забарабанил пальцами по столу, - что мы имеем случай открытого террора на территории Москвы?
- Выходит, что так, - пожал плечами Марежик.
- Ты сам-то в это веришь? Когда в городе был зафиксирован последний подобный факт?
- Ровно десять лет назад. Была осуществлена неудачная попытка подрыва газопровода. Злоумышленники были пойманы и приговорены к смертной казни. Приговор, само собой, приведен в исполнение. Судили троих. Он называли себя борцами за свободу, активно использовали выражения прошлого века, вроде 'диссиденты' и так далее. В целом, медицинская комиссия признала всех троих душевнобольными, но, как вы знаете, товарищ подполковник, уже тогда это не являлось оправданием в свершении преступления.
- То есть, - Днёв нахмурил лоб. - политики там не было?
- Да как сказать. - Улыбка заиграла на уголках губ Марежика. - Тут смотря что называть политикой. С точки зрения нашего права они были сумасшедшими, но...
- Что 'но'? - Подполковник поднялся из-за стола и с высоты своего роста посмотрел на подчиненного. - Ты говори, да не заговаривайся! Свои другие точки зрения при себе попридержи, понял?
- Понял, товарищ подполковник, - ответил в миг побледневший старший лейтенант. - Прощу меня извинить.
Днёв ничего не ответил. Этот юнец иногда поражал его своими высказываниями. Марежику было двадцать пять, то есть на пятнадцать лет меньше, чем самому подполковнику. Но Днёв никогда не позволял себе подобных высказываний, хотя и родился еще при старом режиме, да и сформировался во многом еще тогда. Но Марежик, чье, становление пришлось на годы становления и укрепления новой национал-коммунистической идеологии порой мог сказать такое!
- Одним словом, товарищ старший лейтенант, мы имеем дело с пережитком старой системы, а именно с противозаконным актом, ведущим к разрушительным последствиям и нанесению ущерба национал - коммунистической собственности, а так же чести и достоинству высших лиц государства? Правильно я вас понял?
- Совершенно верно, товарищ подполковник.
Днёв отпустил Марежика и снова сел за стол, обхватив голову руками. Что делать дальше он не знал. Сам он был не силен в истории, но кое-что знал. Да и как не знать, когда эта самая история творилась на его же глазах... Он прекрасно помнил с чего все началось, как создавалось национал-коммунистическое подполье... И он очень хорошо знал, что такое террор. Именно поэтому он и занимал сейчас свою должность и носил свои погоны.
Вечером пятого числа Днёвым было проведено совещание с личным составом, на котором он поставил задачи на ближайшую неделю. Сводились они, в общем-то, к одному: любой ценой дать хоть какой-нибудь результат.
И через неделю результат появился. В виде следующего террористического акта. На этот раз неизвестными был подорван фугас на одном из подмосковных шоссе. Никто не пострадал, но то, что это был умышленный акт сомнений у сотрудников МНБ не было.
А потом понеслось. Раз в неделю государство сотрясало новое известие об очередном происшествии. При этом, все они происходили в столице или в ближайших окрестностях. И это было еще более дико и чудовищно, ибо кроме как безумством подобное поведение подпольщиков (а то, что действовало некое подполье, уже никто не отрицал) назвать было нельзя.
И это спасло Днёва, который мысленно уже попрощался не только с карьерой, но и с жизнью. Шквал преступлений стал его защитной грамотой. На МНБ был обрушен шквал критики за то, что на разработку столь важного направления было выделено так мало сотрудников. И состав следственной группы существенно расширился. Правда, никакой координации между различными подразделения по сути не было, но, как объяснил Збруев, в этом состояла задумка руководства. Каждая группа должна была работать самостоятельно, дабы не поддаваться чьему-то одному мнению и не идти на поводу. То есть, в рамках МНБ был допущен тот самый плюрализм мнений, с которым так активно боролась власть! Но как только Днёв заикнулся об этом, генерал приказал ему прикусить язык и идти работать:
- Много ты болтаешь, Боря. Плюрализм! Ты слово это из головы выкинь вообще, а то еще ляпнешь где-нибудь. Решение руководства единственно верное в данной ситуации - каждый будет рыть в своем направлении, разрабатывать свои задумки. Кто-нибудь до чего-нибудь и докопается в итоге.
Но никто ни до чего так и не докопался. А время шло. В результате перед МНБ был поставлена задача разрешить проблему до начала официальных торжеств по случаю пятнадцатилетия Великой Революции, а заодно и столетия начала 'Великий репрессий тысяча девятьсот тридцать седьмого года', которые, по мысли Вождя стали тем самым свежим ветром, который позволил стране выстоять в последующих тяжелых испытаниях, и которые должны были стать примером для подражания в настоящем.
Празднование было назначено на десятое октября две тысячи тридцать седьмого года.
Но вопрос с кем надо бороться, оставался открытым. Вплоть до середины июля. Именно тогда произошла первая экспроприация, как ее назвали сами участники преступления, впервые оставив на месте злодеяния что-то вроде письма. В нем сообщалось, что борьба ими будет продолжена до победного конца, который, как они уверяли, уже не за горами. Записка была подписана просто: 'ВОЛКИ'.
Поэтому теперь, когда генерал грозно смотрел на Днёва и спрашивал, знает ли тот, с кем они борются, то точно мог ответить только одно: да, знаю, мы боремся с волками.
- Товарищ генерал, я полностью признаю свою вину, - твердо произнес Днёв. - Позвольте вопрос.
- Спрашивай, - махнул рукой Збруев.
- То, что в сумках были деньги я и так понимаю, - начал подполковник. - Но личность убитого установлена?
- Личность-то? - усмехнулся генерал. - А ты сходи в морг и поговори с ним. Может, они тебе сам расскажет, кто такой, откуда, зачем банки грабит и памятники взрывает! Ты сходи, мать твою! Личность! Какая к черту личность!? Ни документов, ни черта при нем! Личность ему подавай. Все. Иди дальше думать, пока решение коллегии по тебе нет. Постараюсь сделать все возможное. Но ничего, Борис, не обещаю.
Тон генерала потеплел. Днёв понимал, что Збруев, в целом, хороший мужик, который сам ночами трясется и не знает, что ждет его завтра: гнев или милость. А он, подполковник, так его подводит, подставляет своими глупыми поступками. И правда, с пацанами не справился! Да за это расстрелять мало....
****
Прошла уже неделя с того момента, как Днёв последний раз разговаривал с генералом, а никаких изменений так и не наступило. Он по прежнему находился под арестом, коротая дни в тесной камере изолятора центральной тюрьмы МНБ. То, что его держали именно здесь означало тот факт, что дело его находится на особом контроле и в любой момент он сам может понадобиться. Например, для допросов.