– Ты что же... один пасешь?
– Сейчас один. А вообще-то – с отцом.
– А где отец?
– На озеро ушел. Карасей трясет. У нас с ним семья большая.
Высокое начальство хотело вначале нахмуриться – теперь передумало. Уж больно смелый да независимый вид у пастушонка. Хоть и маловат для своих лет, зато коренаст. На улыбку не скуп. Своевольный черный чубик взрастает. Прямой безбоязненный взгляд. Прежде чем ответ дать – подумает. Себе на уме, знать, парнишка.
– И сколько вы сейчас надаиваете? – желая сразить Ленькину самоуверенность, спросило высокое начальство.
– За вчерашний день двенадцать с половиной было, за позавчерашний – двенадцать шестьсот, за позапозавчерашний...
Доложился, одним словом, как военный военному.
Начальство режимом пастьбы интересуется.
И тут не осрамился пастушок. И дойки, и водопои по минутам рассчитал.
– Ну, а вот клевера у тебя молоденькие рядом. Послеукосные, сочные, молокогонные! На клеверах пасешь? – подступает опять с ехидным вопросом высокое начальство.
– Ха! – догадливо усмехнулся пастушок. – Молокогонные! Обожраться же могут! Что я, глупый совсем? Вот когда морозом листок им обварит – тогда пожалуйста. Тогда хоть сутками паси.
– И давно ты отцу помогаешь?
– Как верхом сидеть научился, с тех пор и пасу. Мне трудодни пишут.
И вместо того чтобы рассердиться, нахмуриться, непорядок какой усмотреть, записало высокое начальство Ленькину фамилию в блокнотик, крепко пожало пастушонкову руку, «газик» помчался разыскивать другие стада.
А через недолгое время стало известно в Тобольском районе, известно стало в родной Ленькиной деревне, что вызван он., Ленька Кондрахин, на областной слет пастухов и доярок и называть его теперь следует делегатом от колхоза «Память Ленина».
Гладила мама белую рубашку, починял подношенные сапожишки старый Кондрахин. Починял, недоуменно подкрякивал, а Ленька бодрил перед маленьким зеркальцем отросший за каникулы чубчик. Делегат...
* * *
«Неграмотный сильно я. Потому и не вызывают», – целит свиной щетинкой в дырочку старый Кондрахин.
У старого Кондрахина два отчества. Если по отцу, то Андреевич он, если по дяде – Васильевич. Случилось это, когда лет шесть ему было.
Хлопотал парнишка возле железной печки. Картофельные пластинки поджаривал. Подрумянит с той и с другой стороны кругляшок и скорей его в рот. Вкусный, пахучий, хрустит. Вошли двое в длинных шинелях, с ружьями. У каждого на ремнях по две «бутылки» – гранаты такие были.
– Собирайся! – приказали Ленькиному дедушке.
Мать заплакала.
Дальше, как в нескончаемом кошмарном сне.
– Куда красных увел?!
Сквозь щелку кулацкой ограды видят парнишкины глаза, как спускаются на извивающуюся отцовскую спину окровавленные свистящие шомпола. Потом в мертвых впадинах отцовских глаз он видит холодный латунный блеск патронных донцев. Патроны вогнали в глаза. Табак, что в последние часы сумела передать ему мать, сделался в отцовской горсти красным, кровью набухнул.
Остался с матерью. Только скоро новая беда подоспела.
Крыльцо у Кондрахиных недостроенным стояло. Не было ступенек. По чурбакам спускаться надо было. А дверь распахивалась наружу. Отворяя ее, мать нечаянно столкнула сынишку местного колчаковца. На крыльце тот играл. Полетел – завопил.
Повели за это мать под сарай.
– Вскинь руки крестом, красная гадюка!!
Вскинула.
Заплот у Кондрахиных не забран стоял, ворота тоже отец не успел построить. С галопа ворвались на подворье блюхеровцы. Мать осталась нерасстрелянной. А через неделю умерла. Братишка, которого потом отдали «в дети», все будил ее, будил.
Видели и запомнили это, навек запомнили горестные ребячьи глаза.
Недели через две поднял парнишку в седло красный всадник:
– Митя?
– Митя.
– Кто за ним смотрит, товарищи?
– Дядя. У дяди живет.
Подозвал тогда всадник красноармейца, снял с него фуражку и надел на парнишку.
– Расти большой, Митя. Помни отца.
Сказывали люди, что был это командир Василий Блюхер. Только недолго походил в той фуражке парнишка. В двадцать первом году, в восстание, сорвал ее старичина-кулачина с Митиной головы и на мелкую мелочь в куски изодрал. Руками непосильно было – зубами сукно растерзал.
Дядю своего Митя тятенькой звал.
Мужичком с ноготок начал возить парнишка дрова, ходить за скотиной – не сын, не племянник, а скорее работник. В школу не пустили. А учительницу, которая упрашивала «тятеньку» отпустить Митю в школу, помнит старый Кондрахин. Очень помнит. В желтых высоких ботинках ходила. Голову ему на виду у «тятеньки» гладила...