Он, то есть я. Было очевидно, что я мог быть сударем для королевы и мадам Елизаветы, но для дофина останусь безликим он.
Король машинально взглянул на ружье.
— Ружье, в самом деле, версальской мануфактуры, — заметил он. — Как попало к вам это оружие?
— Это подарок монсеньера герцога Энгиенского, государь.
— Ах да, где-то здесь угодья семьи Конде, — сказал король, — в департаменте Мёз, как они говорили.
Потом, повернувшись ко мне, он спросил:
— Вы служили у принцев?
— Простите, государь, разве обязательно служить у принца, чтобы получить от него подарок? — с улыбкой спросил я.
Королева переглянулась с королем.
— Странно… — заметила она.
Я отступил на шаг. Король моргнул и снова подозвал меня, но, не зная, как меня называть, спросил:
— Значит, мой юный друг, вы утверждаете, будто ружье вам подарил герцог Энгиенский?
— Да, государь.
Понимая, что король желает узнать, по какому случаю мне было пожаловано ружье, я объяснил:
— Я племянник старого лесника из Аргоннского леса, папаши Дешарма. Господин принц де Конде и господин герцог Энгиенский часто охотились в этом лесу… Господин герцог Энгиенский милостиво относился ко мне и подарил это ружье…
На мгновение король задумался.
— Ваш дядя еще жив?
— Нет, государь, умер.
— Почему же вы не подали прошение о том, чтобы занять его место?
— Потому что лесники носят ливреи, государь, а я свободный человек.
— Даже детей!.. — прошептал король и откинулся на заднее сиденье кареты.
Я не знаю, пожелал бы Людовик XVI еще раз поговорить со мной, но в эту минуту кортеж остановился. В голове колонны явно произошло что-то чрезвычайное.
Мы находились в Пор-а-Бенсоне. Посреди шумных возгласов можно было различить слова:
— Комиссары! Комиссары!
Тут прискакал верховой и остановился перед дверцей кареты именно в тот момент, когда король высунулся из окошка, чтобы осведомиться, чем вызвана остановка.
— Государь, прибыли три депутата Национального собрания, — ответил верховой. — Они приехали, чтобы контролировать возвращение вашего величества и обеспечивать вашу безопасность.
— Ах, вот оно что! — воскликнул король. — Но можно ли узнать фамилии этих господ?
— Государь, это граждане Латур-Мобур, Барнав и Петион. Три депутата представляли три течения в Национальном собрании: Латур-Мобур был роялист, Барнав — конституционалист, Петион — республиканец.
Толпа почтительно расступилась; трое мужчин подошли к королевской карете, остановились у дверцы и поздоровались с королем, который ответил на их приветствие.
Один из них — это был гражданин Петион — держал в руке какую-то бумагу — декрет Национального собрания. Он прочел его вслух. В этом декрете они назначались комиссарами; им предписывалось выехать навстречу королю и вменялось в обязанность обеспечивать не только безопасность короля и королевской семьи, но и следить за тем, чтобы монархии, олицетворяемой Людовиком XVI и Марией Антуанеттой, оказывалось должное почтение.
Король был знаком с г-ном Латур-Мобуром и знал, что тот роялист. Когда речь зашла о том, что два комиссара сядут в королевскую карету, Людовик XVI, естественно, пожелал, чтобы одним из них оказался г-н Латур-Мобур. Королева тоже изъявила подобное желание, но г-н Латур-Мобур вполголоса ответил:
— Я принял сию печальную миссию, что позволяет мне быть рядом с вашим величеством, лишь в надежде оказаться полезным королю. Поэтому ваше величество может рассчитывать на меня, преданного вам до глубины души. Иначе обстоит дело с Барнавом, пользующимся в Национальном собрании огромным влиянием. Барнав тщеславен, как всякий адвокат, и его тщеславию польстит, если он поедет в королевской карете; вот почему важно, чтобы так и было, а королева получила возможность поближе с ним познакомиться. Поэтому я умоляю ваше величество почесть за благо, если я уступлю ему свое место.
Мария Антуанетта утвердительно кивнула: она намеревалась снова стать женщиной и обольстить Барнава так же, как пленила Мирабо. Барнав, конечно, не Мирабо, но все-таки забавная находка.
Странно, но именно королю больше всего претило ехать с Барнавом в одном экипаже. Этот мелкий адвокат из Дофине, с лицом бретёра и вздернутым носом, был ему крайне неприятен, как и розовощекий Петион, преисполненный сознанием собственной значительности.
Итак, Барнав и Петион расположились в королевской карете. Госпожа де Турзель вышла и села вместе с г-ном Латур-Мобуром в экипаж горничных.
Петион сразу же обнаружил меру своей воспитанности. Он заявил, что ему как представителю Национального собрания полагается место на заднем сиденье. Король и королева подали знак мадам Елизавете, и та пересела на переднее.
Пассажиры королевской кареты расселись в таком порядке: на заднем — король, Петион, королева; напротив короля — мадам Елизавета, напротив Петиона — принцесса и дофин, напротив королевы — колено в колено — Барнав.
На первый взгляд Барнав показался королеве черствым, холодным и злым. Барнав мечтал стать в Национальном собрании наследником Мирабо и уже почти достиг этого; но он хотел получить наследство полностью: Мария Антуанетта была его частью. Разве в Сен-Клу королева не назначила свидание Мирабо? Почему бы Барнаву не добиться подобной милости?
К тому же прошел слух, что одним из трех дворян, сидевших на козлах берлины, был г-н Ферзен; правда это была или нет, но г-н Ферзен слыл в обществе любовником королевы. Странно, но теперь, когда я поведал о претензиях Барнава, все стало понятно: Барнав ревновал Марию Антуанетту к г-ну Ферзену.
Своим восхитительным инстинктом женщины королева через четверть часа это угадала. Она нашла способ назвать имена трех телохранителей: г-на де Мальдена, г-на де Валори и г-на де Мустье.
Ферзена среди них не было. Барнав вздохнул, улыбнулся, стал необычайно любезен.
XXXVII. БАРНАВ И ПЕТИОН
Барнав был молод, красив, учтив, обладал непринужденными манерами, красноречив; он был исполнен уважения к тому высочайшему горю, какое видел перед собой.
Королева, хотевшая обольстить Барнава, сама была почти очарована им. Правда, грубость Петиона оттеняла изысканную учтивость его коллеги. Меня могут спросить, откуда мне известны все эти тонкости? Я отвечу на это откровенно.
Когда мы отправлялись из Варенна, я занял место у дверцы королевской кареты, как я уже писал. Отличный ходок, я никому не уступал своего поста, несмотря на усталость, жару, пыль. Только дважды, всего на несколько минут, я оставлял свой пост. В первый раз, чтобы попытаться помочь г-ну де Дампьеру; во второй раз, чтобы принести свежей воды мадам Елизавете и дофину. И снова становился на свое место. Оба окна огромной берлины были распахнуты; я мог не только видеть, что происходит в карете, но и слышать все, о чем там говорили, если только королевское семейство не перешептывалось.
Поэтому, дав это разъяснение, я возвращаюсь к рассказу о грубости Петиона и учтивости Барнава.
Между мадам Елизаветой и принцессой Марией Терезой стоял графин с лимонадом и стакан. Петиона мучила жажда, и он без церемоний решил напиться. Взяв стакан, он протянул его мадам Елизавете. Подняв графин, та стала наливать Петиону лимонад.
— Хватит, — сказал Петион, подняв стакан таким жестом, словно сидел в кабаке.
Глаза королевы гневно сверкнули.
Дофин, с присущей детям непосредственностью, не мог усидеть на одном месте, что раздражало Петиона; он привлек его к себе и поставил между ног. Это можно было принять за знак внимания; королева посмотрела на Петиона, но промолчала.
Беседуя с королем о политике, Петион оживился; он начал отечески поглаживать дофина по белокурой головке, а кончил тем, что потянул его за волосы. Мальчик скорчил болезненную гримаску, и королева выхватила его у Петиона.
Барнав, улыбнувшись, протянул к нему руки.