Вольтер опрометчиво порекомендовал своего будущего соперника Мопертюи мадам дю Шатле. Впрочем, и он прибегал к его советам для «письма» о Ньютоне, одного из «Философических писем», а потом для книги «Элементы философии Ньютона».
Маркизе очень нравилось иметь своими учителями двух столь выдающихся мужей. Вольтеру же весьма импонировала ученица-аристократка, да еще такая одаренная и свободомыслящая. Вот только соседство Мопертюи его раздражало. Если бы Эмилия занималась с ним одной математикой! Отнюдь! Поистине неутомимая, она посещала с коллегой и соперником Вольтера и оперу, и зоологический сад, и кафе, и даже съездила с ним в Кестель навестить свою старую мать.
Хорошо еще, что ревнивец не знал, какие пылкие письма она посылала Мопертюи, и тем более не читал их.
Между тем математические успехи ее были просто неправдоподобны. И до того маркиза дю Шатле прекрасно считала в уме, что обеспечило ей постоянное место за карточным столом в Версале, сделало партнершей самой королевы. Но теперь Эмилия настолько запросто обращалась со сложнейшими математическими формулами и законами физики, что принимала участие в научных спорах между молодым поколением ученых-ньютонианцев и академическими авторитетами, упорно державшимися за теорию Декарта.
Вольтер и сам занял бы немаловажное место в этой дискуссии, в этой борьбе, но сперва нужно было, хотя бы в Лондоне, издать «Философические письма».
Были у маркизы и другие наставники, тоже крупные ученые.
Многое из того, что произошло в жизни Вольтера между 1732-м и 1734-м, мы знаем. Издание «главной книги века» и ее сожжение, бегство Вольтера из Монжа в Лотарингию… К этому остается добавить дуэль герцога де Ришелье с двоюродным братом его жены, принцем де Ликсин, который позволил себе отпустить неосторожное замечание по поводу скандалезных любовных похождений новоявленного кузена.
Оба были офицерами действующей армии, что осложняло дело, но поединку не воспрепятствовало. Принц был убит, герцог — ранен.
Вольтер отправился в военный лагерь навестить раненого друга, рассчитывая при этом остаться в столь опасном месте, где шла беспрерывная перестрелка, найти укрытие от опасности, лично его подстерегавшей. Ему быстро дали понять нежелательность присутствия здесь автора сожженной книги. Двор очень сердился.
Куда ехать? О возвращении в Париж, несмотря на формальное разрешение начальника полиции, даже и подумать нельзя. Снова в Лондон или куда-нибудь еще за границу? Его останавливала память сердца. Ни в Англию, ни в Голландию божественная Эмилия — так называл он маркизу дю Шатле — последовать за ним не сможет.
Ее, в свою очередь, терзает мысль о вечной угрозе жизни и свободе друга. Сам он беспокоится лишь о том, как сегодня избежать очередной опасности, но тут же навлекает на себя все новые и новые. Что ни сочинение, то разящий врагов выпад, их озлобляющий… «Его нужно спасать от него же самого, — жалуется маркиза друзьям, — и для этого требуется больше дипломатических способностей, чем папе для управления всем христианским миром». Поэтому она и будет прятать его опасные рукописи. Вероятно, Эмилия уже раскаивается, что уговаривала Вольтера издать «Философические письма».
И вот они находят выход. Эту грозу можно переждать в Сире и там же, думает маркиза, избежать всех доследующих.
Замок расположен в провинции Шампань, в красивой долине и, что в данных обстоятельствах еще важнее, среди гор, вдали от больших французских дорог и, напротив, очень близко от границы. При первой же тревоге ничего не стоит даже пешком перейти из владений Людовика XV на земли герцога Лотарингского. Хотя последний и тесть короля, но тоже философ и ученый. Отношения с Вольтером и маркизой дю Шатле у него установятся самые дружеские.
К тому же уединенность Сире, как они полагали, не только гарантирует безопасность автора «Философических писем»… Он обретает здесь и покой, столь необходимый после всех треволнений. Оба смогут без помех предаваться своим трудам и занятиям. И какое это ни с чем не сравнимое пристанище для их любви!
Вольтер этого, вероятно, не подозревал, но маркиза надеялась — под ее постоянным и неусыпным надзором он не будет совершать прежних неосторожностей, и отдаленность Сире помешает его рукописям, по воле или вопреки воле автора, попадать в печать, навлекая новые беды и преследования.
Замок, правда, в полном запустении, даже мебели почти нет. Он. нуждается в большой перестройке, чтобы там можно было вести жизнь цивилизованную и удобную, к которой оба привыкли. Ну и что ж?! Если маркиза и ее муж бедны, у Вольтера достаточно денег и энергии тоже, чтобы превратить заброшенное жилище в райский уголок, дворец и научную лабораторию одновременно. Конечно, в 1734-м оба еще не знали, что проживут в замке, сперва безвыездно, а потом с перерывами, целых пятнадцать лет. И тем не менее, уехав в Сире сперва один, Вольтер сразу же нанял каменщиков, плотников, столяров, обойщиков (художником-декоратором, вероятно, был он сам), и работа закипела.
Эмилия не смогла и не захотела тут же покинуть Париж и последовать за возлюбленным. Прежде всего ее задерживали болезнь и смерть — в сентябре — младшего сына. Маркиза и о детях заботилась куда больше, чем принято было в ее кругу. Но задерживало и нежелание расстаться с Мопертюи. Характер отношении маркизы к последнему иной, чем обычное уважение ученицы к учителю, мало известен. Только после путешествия по Швейцарии с Мопертюи маркиза велела упаковать свои вещи, заложить карету и поехала в Сире. К ее чести, надо сказать, что в Париже она хлопотала о реабилитации Вольтера.
Появившись наконец в своем замке, божественная Эмилия друга там не застала. Тщетно прождав ее так долго и очень страдая, он уехал в Бельгию, где начал новую трагедию — «Альзира».
Через несколько недель он вернулся. Все было забыто. Отпраздновав встречу сердец, они прочно обосновались в этом раю духа.
Иначе и с удивительным благородством о том же самом пишет в своих «Мемуарах» Вольтер. Прежде всего он бесконечно благодарен Эмилии за то, что, светская дама, «она схоронила себя в обветшавшем замке, в некрасивой местности». Затем ей приписывает большую часть того, что — по версии своего современного биографа Лайтхойзера — сделал сам: «Она занялась украшением замка. Я пристроил галерею — физическую лабораторию».
Вряд ли это было так. Не только дю Шатле не имели средств и, уж во всяком случае, замок перестраивался, обставлялся на деньги Вольтера, он и приехал раньше подруги. Но я считаю нужным привести обе версии.
И заслуженная неприязнь к Мопертюи объясняется Вольтером иначе, чем Лайтхойзером. Перечисляя ученых, приезжавших к ним в Сире, Вольтер пишет: «С тех пор Мопертюи, завистливейший из смертных, избрал меня предметом этой своей страсти, которой оставался верен всю жизнь».
Для себя Вольтер выбрал флигель справа от главного здания. Особое значение придал убранству спальни. Часто болея, как всегда, много времени проводил в постели. Сперва в Сире, только хворая, он мог себе позволить писать стихи и поэмы. Маркиза не без основании считала это его занятие весьма опасным. В спальне висело несколько превосходных картин. Он перевез их из парижской квартиры вместе с самыми любимыми вещами: лакированными угловыми шкафчиками, фарфоровыми вазами и фигурками, изделиями из серебра, стоячими часами в восточном стиле.
В прилегающей к спальне галерее (дверь, которая вела в нее, была даже слишком роскошна, в стиле рококо) разместились шкафы с книгами Вольтера и очень дорогие аппаратура и инструменты для физических, химических, естественнонаучных опытов, несколько столов, тоже часы. Кроме того, здесь стояли две небольшие статуи, Геркулеса и Венеры, символизирующие силу и любовь, а на постаментах еще и два Амура, один с физическим прибором, второй — со стрелой.
Стрела Амура, нацеленная на Вольтера и маркизу дю Шатле, склонившихся над очередным опытом, не просто подробность, но образ их столь особенной любви.
Умных и образованных женщин Франция XVIII века знала много, и раньше и потом. Это и подруга д’Аламбера мадемуазель Лапидас, и подруга Гримма мадам д’Эпине. Знала Франция женщин-писательниц, женщин-философов в том более широком понимании, которое придавалось философии тогда. Вспомним Нинон де Ланкло!