Но любовь и препарирование животных, любовь и взбалтывание жидкостей в колбах, любовь и математические формулы для того времени были поистине явлением исключительным. Эмилия и Вольтер считали, смешивали, взвешивали, наблюдали, сопоставляли, не признавая иного метода познания истины, кроме экспериментального. Он чувствовал себя снова, как в Англии, на вершине мысли века.
Но как только Эмилия, неизменно с перемазанными чернилом пальчиками, покидала галерею, она мгновенно оказывалась в совсем иной атмосфере. Пройдя через библиотеку и зеркальную дверь, маркиза входила в свою спальню. Здесь все было двух цветов: бледно-желтого и голубого: деревянная обшивка стен, угловой шкаф, рабочий стол, конторка — она трудилась и тут, — одеяло и даже корзина собаки.
Был у мадам, разумеется, и будуар, отделанный и обставленный с роскошью, для столь отдаленного имения поистине удивительной. Потолок расписан любимым маркизой художником Мартеном, на стенах — картины Ватто.
Сире не Париж. Сперва они жили здесь почти в полном уединении. Маркиз наведывался в свой родовой замок редко. Не считая слуг, население Сире состояло из сына его и Эмилии, да брата и сестры Ливан. Брат занимал должность воспитателя, но, прямо скажем, был для нее, как и для чего-либо иного, малопригоден. Для того чтобы обучать мальчика латыни, он сам брал уроки ее у маркизы. Держали его лишь потому, что этому неудачнику было решительно некуда деваться. Вольтер еще и помогал Линану в его безуспешных литературных опытах, хотя и говаривал — раньше чем через пятнадцать лет тот своей драмы не допишет. Сестра воспитателя была еще более ленивой и решительно ни к чему не способной.
Позже, несмотря на все долготерпение Эмилии и Вольтера, им все же пришлось с Линанами расстаться. Случайно обнаружилось предательство воспитателя, которое стерпеть было никак нельзя. После отъезда из Сире некоего курляндского барона, который привез заказанный по просьбе Вольтера портрет прусского кронпринца Фридриха, выяснилось, что Линан с гостем подружился и даже обещал к нему приехать. Это должно было напугать и возмутить хозяев. Воспитатель мог столько рассказать о жизни в замке и наверняка бы рассказал. Вольтеру и маркизе говорили, что этот бездельник и тупица жалуется соседям на невыносимую еврейскую скуку.
Сестра предателя усиленно заверяла маркизу в своей неколебимой преданности и после того, как ее брат был разоблачен. Но через несколько дней Эмилии попалось неотправленное письмо мадемуазель Линан. Не отличаясь чрезмерной деликатностью по отношению к людям, от нее зависящим, маркиза письмо вскрыла и прочла не слишком лестный отзыв о себе самой. Судьба девицы была тоже решена.
Вольтер, однако, и после изгнания Ливана продолжал помогать ему, регулярно посылал деньги.
Из гостей поначалу в Сире бывали лишь соседка, мадам де Шамбонен, простодушная провинциалка, и старый кузен.
Потом стало наведываться много гостей, причем и издалека. Приезжали и ученые, парижские наставники Эмилии, и другие. Они помогали преимущественно маркизе, некоторые и Вольтеру в их занятиях.
Несколько научных трудов мадам дю Шатле было Опубликовано, чему Вольтер очень радовался. Таковы были Широта и великодушие его натуры и признание женщин равными мужчинам на деле, а не на словах.
Картину повседневной жизни Сире оставила в своих воспоминаниях мадам де Графиньи. Эта сорокапятилетняя «сорока», рекомендованная Ришелье, гостила там в 1738 году, застав в замке и безропотного маркиза дю Шатле.
Она приехала из Лотарингии. Вольтер, элегантно одетый, в напудренном парике, принял гостью весьма радушно. Сперва посочувствовал ее несчастьям, а затем не преминул показать ей свои покои, картины, фарфор, серебро, свидетельствующие, что у него «во всем в высшей степени изысканный вкус».
Мадам видела и знаменитую галерею, книги, приборы. Разумеется, ее привели в восторг и спальня и будуар маркизы. Но тем более поразило мадам де Графиньи «отвратительное неряшество» остальных комнат замка.
А вот ее описание ужинов в Сире. За стулом Вольтера стоит личный лакей, ему передают все блюда и напитки для господина. Точь-в-точь как «пажу вельмож короля». Приправой к блюдам, «изысканным и тонким», служат изящные и очаровательные разговоры. Благодаря этому ужины иногда затягиваются до полуночи. Начинались они в девять. «О чем только здесь не говорили! О поэзии, науке, искусстве, и обо всем в шутливом и милом тоне».
Удалось восхищенной гостье послушать и чтение Вольтером глав «Века Людовика XIV», трагедии «Меропа», стихотворных посланий, «Рассуждения о человеке», песен «Орлеанской девственницы». Все это, и не одно это, он сочинил в Сире.
Она была не только зрительницей, но и участницей спектаклей, которые здесь беспрерывно ставились в небольшом, но красивом домашнем театре, устроенном на чердаке. «Декорации состояли из колонн, между ними стояли горшки с апельсиновыми деревьями».
Едва мадам де Графиньи переступила порог замка, ей тут же поручили роль. Играли «Блудного сына», репетировали «Заиру».
Ее поразила театральная лихорадка, которая временами охватывала хозяев и гостей Сире. «В течение 24 часов мы прорепетировали и сыграли 33 акта трагедий, опер и комедий». Если в этот день спектакля не было, забавлялись марионетками. Кукла, жена Полишинеля, полагала, что убила мужа песенкой.
Или же Вольтер показывал волшебный фонарь, импровизируя «истории, от которых помрешь со смеху»; он сталкивал в них друзей с врагами, Ришелье с аббатом Дефонтеном. Мадам не подозревала, что первые философские повести и сказки Вольтера и родились у волшебного фонаря.
Но так же кипела у хозяев замка и работа. Маркиза дю Шатле спала нередко всего часа два, ночи напролет проводя за опытами или конторкой. Вольтер запирался у себя на целый день, иной раз появлялся лишь в середине ужина и снова убегал в свой кабинет, к секретеру.
Из писем Вольтера и его современников, воспоминаний других лиц известно еще немало подробностей жизни в Сире примерно того же времени.
После возвращения из Голландии в феврале 1737 года Вольтер снова чувствует себя в раю. Снова восхваляет выдающийся ум и женское очарование Эмилии в посвященных ей стихах. Как не правы те, кто утверждает: он не умел любить! Снова восхищается деревенскими красотами и тишиной, вечерним небом и не боится ничего, «кроме зависти врагов».
Быт опять входит в строгие рамки. Обедают с гостями, тратя на это ровно час. Еще полчаса проводят за приятной беседой в гостиной перед кабинетом Вольтера. В самый кабинет посетители допускаются редко. Характерно, что там нет ни одного стула для гостей, и сам хозяин неизменно стоит, чтобы разговор как можно скорее пришел к концу.
Как правило, ровно в двенадцать Вольтер отвешивает гостям почтительный поклон и до ужина предоставляет их самим себе.
После обеда Эмилия обычно ездит верхом. А Вольтер берет ружье и отправляется в лес. Впрочем, никому ни разу не удалось услышать его выстрела.
Но гости довольствовались и короткими часами, когда могли наслаждаться обществом этого «прелестного ребенка и мудрого философа», по выражению мадам де Графиньи, «самого занимательного собеседника века», как его называли другие.
Этой гостье, правда, казалось чрезмерным честолюбие Вольтера. Она была недостаточно проницательна, чтобы понять — отнюдь не из тщеславия и ревности к чужой популярности он не мог слышать даже имени Жана Батиста Руссо.
Немало времени занимала и переписка. Многие биографы, правда, сильно преувеличивают, говоря, что Вольтер писал в Сире до тридцати, а в Ферне даже до тридцати восьми писем в день. Достаточно подсчитать по полному изданию корреспонденции Вестермана, чтобы убедиться — больше двух писем в среднем в день он не писал даже в самые урожайные годы.
Кроме перечисленных развлечений, принятых в Сире, Лайтхойзер называет еще исполнение Эмилией оперных арий и концерты музыкантов, приглашаемых из соседних городков.