Правда, понадобилось 213 лет, чтобы получить бесспорные доказательства того, что уже в 1744-м старшая племянница, едва овдовев, стала любовницей своего знаменитого дяди. (Разница в возрасте между ними была восемнадцать лет.) Это явствует из любовных писем Вольтера мадам Дени.
Сама история этих писем так любопытна, что ее нельзя хотя бы вкратце не изложить. Вскоре после смерти Вольтера мадам Дени, его полная и бесконтрольная наследница, продала, лицемерно именуя продажу за баснословную цену «подарком», библиотеку, рукописи и письма дяди Екатерине II. Но его письма ей самой, частично французские, частично по-итальянски, сумела спрятать. Перед своей смертью, в 1792-м, завещала их наследнику-племяннику с условием, чтобы они никогда не были опубликованы и кому-либо показаны.
Шесть поколений потомков мадам Дени свято хранили тайну. Но в седьмом колене владельцем тайны и самих писем оказался не столь скромный Ги де Гло, который продал их одному американскому торговцу рукописями. Затем они попали в Институт и музей Вольтера в Делис. В 1957 году «Любовные письма Вольтера племяннице» были изданы отдельной книгой в Париже директором Института и музея Теодором Вестерманом.
Из его пространного предисловия к письмам явствует также — еще в 40-х годах мадам Дени добивалась, чтобы дядя передал ей все состояние, уже явно негодуя, что он так много расходует на Сире и его владельцев. Естественно, что Эмилия не могла платить Мари Луизе за это особым расположением. Вольтер делил свое богатство, так же как и свои чувства, между обеими. Истинный характер его отношений с племянницей вряд ли был мадам дю Шатле известен.
ГЛАВА 2
СЛУЖУ ДЕВЯТИ МУЗАМ
«Я люблю их всех девятерых, — писал Вольтер, имея в виду муз, — надо искать счастья у возможно большего числа дам». К поэзии, эпической и лирической, театру, философии, истории прибавились математика, физика, химия, естествознание, геология.
В первые сирейские годы он больше всего внимания уделял новым музам. Не только потому, что маркиза отдавала точным и естественным наукам явное предпочтение перед гуманитарными. Занимаясь вычислениями и опытами, Вольтер продолжал английские уроки.
Но и Талию и Мельпомену в Сире, как мы уже знаем, не забывали. Вольтер не представлял себе жизни без театра. Маркиза в этом совершенно с ним сходилась. Различие состояло лишь в том, что он, не ограничиваясь домашним театром на чердаке (по иной версии — на одной из галерей замка), писал еще и трагедии для большой сцены. Эмилия же сочиняла комедии, в которых превосходно играла сама, но они ставились только в Сире и позже в Люневиле.
О музыке уже говорилось. Живопись и скульптуру обитатели замка ценили в той мере, в какой она способствовала украшению их покоев, галереи-лаборатории.
Парижские друзья Вольтера тревожились и обвиняли маркизу в том, что под ее влиянием автор «Генриады», «За и против», лирических и сатирических стихов совсем забросил поэзию. Они ошибались. Суть Вольтера и состояла в том, чтобы заниматься всем одновременно. Эмилия же, чтобы отвести от себя это обвинение, писала из Сире: «Мы далеки от того, чтобы ради математики отказаться от поэзии. Обитатели этой счастливой пустыни не такие варвары…» Нельзя забывать и о том, что в стихах Вольтер славил ее саму.
Чего маркиза не любила уже бесспорно — это историю.
Вольтер же, повторяю, не изменял и старым своим музам. Правда, когда он в марте 1737-го вернулся из Голландии, естествознание вышло в Сире на авансцену. Он не продолжал «Века Людовика XIV», несмотря на то, что Фридрих прислал восторженный отзыв о первых главах книги: «Европа еще никогда не видела подобного исторического труда». С тех пор как личный библиотекарь двадцатисемилетнего кронпринца Иордане посоветовал ему написать впервые самому выдающемуся уму века, Фридрих, тоже «философ», неизменно восторгался Вольтером, называл своим учителем, неустанно приглашал к себе. Оттого-то, садясь в декабре 1736-го в карету, Вольтер и колебался, выбирая между Голландией и Пруссией. Позже он не раз ездил к нему, уже королю. Маркиза была этой дружбой крайне недовольна, считая Фридриха опаснейшим соперником.
Она заперла «Век Людовика XIV» в ящике своего стола; ведь не было никаких шансов, что критическое направление этого сочинения не навлечет на автора новых неприятностей. Также спрятана была неоконченная «Орлеанская девственница». Вольтер обязан впредь работать лишь над тем, что ему не повредит. Из-под его пера должны выходить отнюдь не литературные и не исторические сочинения, но лишь естественнонаучные. Конечно, они тоже будут противоречить общепринятым и дозволенным воззрениям, но, по крайней мере, не приведут автора в Бастилию.
Вольтер на некоторое время подчиняется. И он ничего не делает вполовину.
Несмотря на то, что ему претила всякая жестокость, однажды он собственноручно изрезал сто улиток, чтобы проверить опыт итальянского ученого. Понимал, что в естественных науках нельзя ни спорить, ни соглашаться умозрительно. Только повторив опыт противника или единомышленника, можно убедиться в его правоте или, напротив, в ошибочности его утверждений.
Так же серьезно Вольтер занимался физикой и геологией. В 1738 году представил на конкурс Академии наук мемуар «О природе и распределении огня…», написал диссертацию «О дополнительных силах» и еще одну — «Об изменениях, происшедших на земном шаре, и окаменелостях, по мнению ученых, свидетельствующих об этих изменениях».
Примечательно, что его труд об огне не получил премии. Будучи основан на наблюдениях, он состоял из описании опытов и вычислений. Академия же требовала не этого, но объяснений, базирующихся на картезианских — декартовых — принципах. Экспериментальный метод Вольтера был Академии чужд и враждебен. Так же не были оценены по заслугам и обе его диссертации. Для нас все эти исследования сохранили лишь исторический интерес, но для того времени были важны.
Премии за исследования о природе и распределении огня получили два последователя Декарта.
Не менее примечательно, что Вольтер нисколько не обиделся, что Эмилия тайком от него тоже написала и представила на конкурс свою работу, да еще и противоречащую его взглядам. Напротив, с помощью крупных ученых Реомюра и Деаро добился, чтобы ее исследование напечатали. Опубликовали и его собственный мемуар.
Главным сочинением Вольтера второй половины 30-х годов были «Элементы философии Ньютона». Трудно описать возмущение и гнев автора, когда он обнаружил, что книга вышла в Голландии в 1738 году в искаженном виде. Вольтер, чтобы предупредить возможное ев издание и нежелательное включение, специально запер последнюю главу в ящике своего бюро. (На этот раз он сам, а не божественная Эмилия.) Книга не получила привилегии. Противником автора оказался канцлер и министр юстиции, ведавший делами печати, д’Агессо. Не из-за его невежества. Он был ученым, но убежденным картезианцем. Однако издатель после отъезда автора, отредактировавшего остальные главы, отсутствующую последнюю заказал одному математику, своему соотечественнику. Мог ли не отчаиваться Вольтер? Его убивала каждая допущенная опечатка, а тут целая не им написанная глава! Это не говоря уже о том, что автора обвинили в способствовании безобразному изданию…
Выход книги грозил очень большими неприятностями. В ней давалась совсем новая картина мира, столь отличная от вихрей Декарта, вскоре блистательно осмеянных в «Нескромных сокровищах» Дидро. Вольтер с горечью писал одному из своих корреспондентов: «Бедным французам, по-видимому, запрещено придерживаться всеобщих убеждений в том, что существуют всемирное тяготение, пустота в пространстве, не позволено признавать сплюснутость Земли у полюсов. Они должны следовать лишь бессмысленному учению Декарта».
Он много работал над этой книгой и как писатель. Находя стиль известного популяризатора научных знаний в художественной форме Фонтенеля, у которого учился, слишком вычурным и добиваясь словно бы только последовательности и ясности, Вольтер сделал еще один шаг вперед в своей прозе.