Комментируя «Элементы философии Ньютона», он писал академику Пито: «Я старался высказывать мысли так же просто, как просто и свободно они вошли в мою голову. Я приложил много труда с целью избавить от него наших французов» (имелись в виду читатели. — А. А.).
И получилось в самом деле на редкость легкое и приятное чтение, что помогло победе Ньютона над Декартом и по эту сторону Ла-Манша.
Однако и простота и легкость слога навлекли на него неприятности. На титульном листе тот же голландский издатель под заглавием книги поставил (от себя): «Понятно каждому». Аббат Дефонтен сделал своей мишенью и это, не Вольтеру принадлежащее, но справедливое добавление. Он высмеял его, переиначив так: «Каждого можно вышвырнуть за дверь».
Угрозу, нависшую над книгой и ее автором, усугубляло то, что высказанные в ней научные и философские воззрения задевали и теологию. А как сказал сам Вольтер: «Теологи всегда склонны кричать, что бог обруган, если кто-либо смеет не придерживаться их мнения…» Д‘Агессо тоже назвал критику учения Декарта «безбожной».
«Элементы философии Ньютона» в кавычках и без кавычек (их можно назвать и «Основы») оказались центром, вокруг которого группировалось если не всё, то многое, написанное Вольтером в Сире. Это нашло свое продолжение и потом.
Так, словно бы странным образом, споры о Ньютоне опосредствованно отразились в «Альзире», трагедии, примечательной многим. Не случайно ее второе название — «Американцы».
Она прошла с успехом на сцене и была издана. Прежде всего поразительно то, что в авторском посвящении маркизе дю Шатле сказано о широте ее интересов в науке и искусстве: Цицерон и Боссюэ, Вергилий и Тассо, Ньютон и Локк. Ни одна женщина такого посвящения еще не удостаивалась.
Что же касается самой трагедии, то в ней косвенно отразилось учение Ньютона о небесной механике. Если оно не могло быть доказано прямым путем, существовали иные способы подтвердить его истинность, и Вольтер ими воспользовался. В то время велся научный спор о форме Земли. Крупнейшие французские астрономы утверждали, что Земля у полюсов удлиненная, Ньютон же настаивал, что у полюсов она сплюснута и утолщается у экватора.
Казалось бы, сюжет трагедии отношения к этим спорам не имел. Но уже самое место действия ее, небывалое на французской сцене, — Южная Америка, и точнее Перу, с этими спорами связано. Споры можно было решить лишь опытным путем, нужны были экспедиции на Амазонку, к экватору и в Арктику, к полюсу.
Не случайно Южная Америка привлекала тогда интерес всего мыслящего Парижа. То, что Вольтер в «Альзире» решительно выступил в защиту туземцев Перу и протестовал против насильственного обращения их в христианскую веру, против зверских методов завоевателей, было продолжением его борьбы с религиозной нетерпимостью. Но не только это. 250 лет испанцы, колонизовав Южную Америку, не пускали туда других европейцев. Следовало положить конец этому запрету, чтобы ограничить их бесчеловечное хозяйничанье на захваченной земле, но и чтобы открыть путь туда не знающей границ науке.
Конечно, нельзя было обойтись без уступки цензуре. Сделав положительными героями туземцев и решительно осуждая завоевателей и таких же насильников-миссионеров во всей трагедии, в пятом акте, но лишь в нем одном, автор вынужден был наделить христианской добродетелью испанского губернатора.
Непосредственно связанными с «Альзирой» оказались успешные хлопоты Вольтера, чтобы Французская академия наук назначила его друга Кондамина начальником экспедиции, снаряжаемой к экватору для измерений на месте. Разрешение на нее удалось получить: в это время у Испании и Франции установились хорошие отношения. Кондамин, как талантливый, самоотверженный ученый, имел большие заслуги. Он недавно дернулся из экспедиции в Африку. Поездка в Южную Америку с такой же научной целью была его давней мечтой.
Кондамин с исключительной энергией принялся за подготовку новой экспедиции. Май 1735 года застал его с товарищами на борту военного корабля, плывущего к берегам Южной Америки.
В высшей степени примечательно, как встречались в Париже известия об экспедиции. Ведь они приходили из части света, о которой со времен ее кровавого завоевания ничего не знали. Вольтеру же они понадобятся еще и для его всемирной истории — «Опыта о нравах и духе народов». С не меньшим интересом, чем о путешествиях Колумба, современники читали о путешествии Кондамина. И сколько нового они узнали! Воображение поражали и исполненные драматизма скитания ученых по тропическим лесам, и описания экзотических растений и животных, и неведомый прежде материал, названный каучуком. Как же ко времени пришлась трагедия Вольтера!
А его самого не меньше интересовали исследования в Арктике, предпринятые в начале 1736 года. (Вопреки общепринятым представлениям, задолго до нашего века!) Туда была снаряжена экспедиция под руководством Мопертюи. Личная неприязнь Вольтера к этому человеку отступила перед восхищением, вызванным неустрашимостью ученого. Экспедиция отправилась сперва в Швецию, где к ней присоединился профессор университета в Упсала Цельсий (вспомните термометр!).
Вольтер был прямо-таки потрясен и зачарован смелостью ученых. В борьбе с враждебной природой они рисковали своим здоровьем и самой жизнью, рисковали не для того, чтобы завоевать чужие земли и угнетать их народы, но чтобы достигнуть истины.
Подвиг обеих экспедиций был беспримерен. Кондамин и его товарищи проводили свои измерения среди скал, в каменных пустынях, страдали от лихорадки. К тому же их преследовали местные власти и недоброжелательно относилось туземное население. Оно имело достаточно причин не любить всех белых, всех европейцев. Трое ученых в Южной Америке погибли. Трое вернулись с неизлечимыми нервными заболеваниями. Сам Кондамин возвратился на родину инвалидом и, много лет промучившись, умер парализованным и глухим.
Экспедиция Мопертюи нашла в Лапландии все то, что требовалось для изысканий. В этом смысле условия были благоприятнее, чем у Кондамина. Но ее участники очень страдали из-за трудностей передвижения через тундру и болота. Летом их поедом ели комары. Еще тяжелее оказалась полярная зима — замерзал даже термометр.
Вольтер открыл для себя в участниках обеих экспедиции новый вид героизма, без воинственности и внешней патетики. Он посвятил им стихотворение. Даю его начало в своем прозаическом переводе: «Вы, герои-физики, вы. новые аргонавты, которые соединили достоинства древних и наших современников…»
Вольтер написал так не потому, что успех экспедиции, особенно одной, развеял бурю, собиравшуюся разразиться над его собственной головой. Но и об этом умолчать нельзя, тем более что спасение Вольтера связано с победой учения, которое он защищал и пропагандировал.
Как раз тогда, когда он был снова ближе всего к Бастилии, в Париж вернулась экспедиция Мопертюи. Она привезла неопровержимые доказательства правоты Ньютона. А большой успех французской науки позволил, не стесняясь, признать заслуги англичанина.
Не удивительно, что Вольтер с его импульсивностью посвятил своему сопернику преувеличенно восторженное стихотворение. «Земной шар, который Мопертюи сумел измерить, станет памятником его славы» — вот мой прозаический перевод главной строфы стихотворения. Оно влилось в хор голосов, славящих Мопертюи. Ему были оказаны тогда небывалые еще для французского ученого почести.
А Кондамин, чьи не меньшие заслуги не были столь очевидны, потерпел горькое разочарование.
Для Вольтера же был важен не только конечный результат — победа учения Ньютона, но и самая история обеих экспедиций. Он окончательно убедился: важны не одни отвлеченные истины, но и то, как они добываются, важен живой опыт человечества.
Среди девяти муз, которым Вольтер служил, едва ли не самой любимой была Клио — история. И для нас его исторические сочинения представляют ценность.
Дефонтен позволил себе напасть и на самое святое для Вольтера — его любовь к Эмилии, тем более благородную, что великий человек гордился успехами своей подруги в науке и всячески их поддерживал.