Француз, парижанин чувствует себя в Берлине свободнее и лучше, чем у себя дома. В его честь даются концерты, спектакли, балы. У короля такие очаровательные и любезные сестры: и Вильгельмина, и будущая шведская королева Ульрика, и Амалия, и Ударика… Вольтер сочиняет всем им мадригалы.
Не менее нравятся ему и резиденция Фридриха, Потсдам, и Байрот, где они с королем побывали у маркграфини, и Брауншвейг. Если бы только Эмилия с мужем согласилась переехать в Пруссию, на что Вольтер первоначально рассчитывал, вполне вероятно, он бы уже сейчас остался при дворе Фридриха. Но этот план неосуществим. А раз так — и он должен вернуться.
Дипломатическая миссия тоже — уже который раз — провалилась. Фридрих, узнав о тайном поручении, данном Вольтеру, рассердился, а потом стал вышучивать ухищрения своего учителя.
Вольтеру тем не менее казалось, что он известного успеха достиг, поэтому в декабре 1743 года, вернувшись наконец в Париж, был вне себя от неблагодарности французского правительства, не оценившего его услуг. Обида еще усилилась, когда весной 1744-го переговоры между Пруссией и Францией начались и закончились решением вместе продолжать войну. Скорее всего, однако, советы Вольтера Фридриху здесь роли не сыграли. Любопытно, что новая фаворитка, герцогиня де Шатору, приписывала эту дипломатическую заслугу себе и его претензиями была недовольна.
Если верить «Мемуарам», как раз во время этого путешествия к прусскому королю Вольтеру случайно удалось оказать французскому двору одну услугу. Он остановился на некоторое время в Голландии, и пребывание в Гааге оказалось небесполезным. «Я поселился во дворце «Старого двора», принадлежащего тогда Пруссии по разделу с Оранским домом». Через прусского посланника, весьма юного, любовника жены одного из виднейших государственных деятелей Голландии, Вольтер добыл копии тайных резолюций, принятых против Франции местными высшими властями, настроенными тогда весьма враждебно. «Я отослал копии нашему двору, и эта услуга оказалась очень кстати». Видно, его дипломатическое честолюбие было очень велико.
А желая во что бы то ни стало заполучить его в свою безраздельную собственность, Фридрих учинил еще одно предательство: довел до сведения «осла Мирепуа» новые нелестные отзывы о нем своего обожаемого учителя и старшего друга. Любыми способами старался рассорить его с французским двором.
Конечно, и это прусскому королю не помогло. Вольтер ни в коем случае не расстался бы с Эмилией, а ее удерживали дела, и вообще она ни за что бы не согласилась переехать. Да и сам Фридрих еще раньше дал понять, что и знать ее не хочет. Вольтера подобные поступки коронованного друга не могли не ранить.
Но, кроме огорчений и обид, были еще и радости.
Актеры Комеди франсез, не менее автора удрученные операцией, произведенной над «Магометом», просили Вольтера взамен этой трагедии написать или дать им готовую другую, которая могла бы пройти с таким же успехом. Просьба пришлась автору как нельзя более по душе. Он тут же предложил «Меропу», одно из самых любимых своих детищ.
Так же как «Заиру», Вольтер написал ее за три недели. Работал над ней с таким увлечением, что признался Тьерьо: «Теперь новый демон терзает мое воображение — новая трагедия. В меня вселился бог или дьявол, и я должен ему повиноваться». Примечательно, что ту же метафору Вольтер употребил уже как режиссер, работая с исполнительницей главной роли. По его мнению, в сцене Меропы с тираном Полифонтом актрисе Дюмениль недоставало темперамента.
— Но для такой декламации, как вы требуете, нужно, чтобы во мне сидел сам дьявол! — раздраженно воскликнула она.
— Вы совершенно правы, мадемуазель, — отпарировал Вольтер, — именно дьявол должен сидеть у вас внутри. Иначе нельзя добиться чего-либо в искусстве. Да, да, без дьявола под кожей нельзя быть ни поэтом, ни актером.
Вольтер снова доказал, так же как в «Магомете», — в трагедии вовсе не обязательна любовная интрига. Действительно, в «Меропе» нет ни одной любовной сцены. Но распространенная точка зрения, что, устав от политики и философии, он не вложил в эту трагедию ни крупицы пропаганды, что сюжет «Меропы», заимствованный у Еврипида, ее пафос — одно лишь материнское чувство, неверна. Изложу вкратце сюжет. Вдова царя мессинского Меропа разыскивает своего сына Эгиста, исчезнувшего после сражения, где был убит ее муж, его отец. Последнее известие об Эгисте Меропа получила пять лет назад от старца Нарбаса. В том же послании он предупреждал царицу, что называющий себя спасителем Мессины, а теперь ее властелин, тиран Полифонт — скрытый враг Меропы. Но теперь она не может найти следов и Нарбаса, а Полифонт упрашивает Меропу выйти за него замуж, разделить с ним трон. Она же настаивает на том, что трон по праву принадлежит Эгисту, и отклоняет предложение Полифонта.
То, что говорит он в ответ, как будто бы справедливо:
Но это демагогия. Полифонт предлагает Меропе:
Однако, как выясняется потом, сам Полифонт убил мужа Меропы, Кресфонта, и двоих их сыновей, после чего завладел троном и «руку мне в крови родимой предлагает», — говорит царица. Мало того — убийцей отца объявлен Эгист, не знающий своего происхождения. Как иностранец, обвиняемый в преступлении, он заточен в тюрьму, и чуть было сама Меропа не пронзила его кинжалом. Только внезапное появление Нарбаса спасло Эгиста.
Сейчас нам трудно оценить «Меропу» так высоко, как ценили ее современники, считая наряду с «Заирой» жемчужиной драматургии Вольтера. Но для того времени она явилась новаторским и даже в некотором роде реалистическим произведением.
Главным для автора были столкновения страстей. «Каждая сцена должна быть битвой. Сцена, в которой двое действующих лиц любят одно и то же, хотят или боятся одного и того же, была бы верхом безвкусицы. (Очень характерное для Вольтера мерило вкуса. — А. А.)», — писал он одному из друзей, комментируя «Меропу». И действительно, накал страстей в этой трагедии бесспорен. Конечно, на наш взгляд, монологи и диалоги излишне выспренни, хотя это хорошие французские стихи, о чем по слабому переводу Г. Шенгели судить трудно, ситуации искусственны, обстановка условна.