Но Кениг Кенигом, а лейбницевский оптимизм продолжал быть несовместим с изучением исторических фактов и историческим мышлением. Недостаточно сказать, что маркиза не любила историю, — она историю презирала. Заперла «Век Людовика XIV», скорее всего, не из одной боязни за Вольтера, но и из неприязни к самому предмету.
Однако все равно не могла помешать ему служить музе истории — Клио.
И «Веком Людовика XIV», и особенно «Опытом о нравах…» Вольтер противопоставил отвлеченному разуму Лейбница конкретную реальность истории и историческое мышление, хотя и очень еще относительное — XVIII век! Он проецировал на прошлое человечества философию Локка, но шел и дальше и доказывал своим оппонентам, среди них была и Эмилия, что у человечества нет и не может быть иного существования, кроме исторического.
Сами математика и метафизика могли появиться лишь в те эпохи, когда для этого существовали необходимые условия.
Диапазон Вольтера как историка все расширялся и расширялся. Уже в авторском предисловии к «Веку Людовика XIV», напечатанном в конфискованном томе, вместе с двумя главами книги он кидает философский взгляд на мировую историю. На всем протяжении существования человечества насчитывает четыре великих века, управляемых великими суверенами, четыре века процветания и любезности, когда общественный порядок характеризовали прогресс разума, развитие искусств. Назову их. Это эпохи Перикла, Августа, Медичи и Людовика XIV.
Но в «Опыте» Вольтер пойдет гораздо дальше этого первого наброска своей философии истории в предисловии. И главное, круг одного века Людовика XIV, хотя автор и считает его великим веком, уже узок для него. Его заботит теперь «всеобщая обширность».
Неверно было бы, однако, думать, что и прежде он всеобщей обширностью не интересовался. За последние десять лет с успехом прошли трагедии, в которых он обращался к сюжетам из истории разных времен и народов. «Заира» (1732) — Иерусалим крестоносцев, «Аделаида Дюгеклен» (1734) — сюжет из истории Франции, «Альзира» (1736) — Америка конквистадоров, «Фанатизм, или Магомет-пророк» (1740) — Восток эпохи главного героя. Философская сказка «Задиг» — тоже напоминает о мусульманстве и перекликается с «Опытом».
Это не говоря уже о сочинениях более ранних: «Эдипе» — Древняя Греция, «Генриаде» — Франция и Англия XVI–XVII столетий, «Карле XII» — история самая близкая, об «Орлеанской девственнице».
Но всеобщая обширность особенно заинтересовала Вольтера, когда на историческую сцену вышел новый главный персонаж: в 1740-м кронпринц стал прусским королем, и мы уже знаем, какие надежды на его правление возлагали передовые умы Европы и прежде всего сам учитель нового суверена.
Словом, «Опыт о нравах и духе народов» Вольтер начал писать не для одной Эмилии, но и для ее соперника Фридриха II, чтобы расширить круг его идей, дать модели управления миром в прошлом одному из тех, кто претендовал едва ли не на первое место среди управлявших миром в настоящем.
Вместо того чтобы признавать наш мир лучшим из миров, необходимо его переделать. А для того чтобы переделать, нужно изучить, каким он был на протяжении веков и тысячелетий. И наоборот — книга должна была убедить в том, что мир необходимо переделать.
Как историку Вольтеру прежде всего нужно было, реабилитируя факты, пробиться сквозь необозримый хаос их, оставленный предыдущим веком, прозванным «веком Эрудиции».
Маркиза дю Шатле имела немало оснований презирать историю, такую, какой она была до Вольтера. «Я никогда не могла окончить, — говорила она, — ни одной истории новых народов. Я встречаю в ней лишь путаницу событий, множество мелких фактов, без последовательности и связи, тысячу битв, которые ничего не решают… Я отказываюсь от этого изучения, столь же сухого, сколь обширного, оно утомляет ум, не просвещая его».
Сам Вольтер ей сочувствовал: «Она хотела узнать гений, нравы, законы, предрассудки, культуру, искусство (народов. — А. А.) и вместо этого узнавала, что в 3200-м или 3900-м, неважно, в каком году от сотворения мира, один неизвестный царь разбил другого, еще более неизвестного царя, близ города, местоположение которого решительно никто не знает». За этим выражением сочувствия стоит собственная программа, позиции историка. Факты необходимы, но их нужно отбирать и осмыслять: «Не все, что является фактом, заслуживает того, чтобы быть описанным».
Вольтер искал и нашел принципы отбора и осмысления фактов, которые позволяли ему отделять главное от второстепенного и третьестепенного, позволили стать, по сути дела, первым европейским историком мира. И, несмотря на то, что он выделяет столетия, имевшие выдающихся суверенов, отнюдь не суверены больше всего занимают Вольтера-историка. «Нужно изучать дух, нравы, обычаи народов (курсив мой. — А. А.)» — так определил он то, к чему прежде всего стремился. Он хочет создать и, насколько позволяет его время, создает всеобщую историю. В нее входят история культуры, открытия и изобретения науки, развитие искусств, культурные заимствования, история экономического развития народов, особенно история торговли и финансов, история военного дела и мореплавания и, наконец, то, что позже получило название истории социальной. Вольтер заметил: «Все это имеет в тысячу раз большую цену, чем вся масса летописей дворов и все рассказы о военных кампаниях», — и это утверждение, бесспорно, справедливо.
Уже «Век Людовика XIV» не традиционная летопись одного царствования. Прежде всего автор не ограничился принятым хронологическим распределением материала, а дополнил его тематическим. Обратимся к оглавлению II тома нового критического парижского издания Антуана Адама. Мы найдем там: «Финансы и внутренний распорядок», «Науки», «Искусства», «Церковные дела. Памятные диспуты», «Кальвинизм»…
Конечно, и отвергнув провидение, изгнав божью волю и божий план развития мира, высмеяв чудеса, Вольтер не мог еще полностью постичь истинные движущие силы истории. Но, уже выведя на авансцену истории народы, сделал очень много.
А его вера в то, что «абсолютный монарх, желающий блага, может без труда достигнуть всех своих целей», хотя это и собственные слова Вольтера, никогда не была абсолютной и с течением времени все меркла и меркла. Достаточно сопоставить издания «Века Людовика XIV», чтобы увидеть, как менялось отношение автора к королю-солнцу. Книга очень менялась и пока писалась. Если сначала Людовик XIV представлялся Вольтеру образцом «просвещенного монарха», так как содействовал расцвету наук и искусств в своем государстве (это было и в «Философических письмах»), то потом автор иронизирует над теми, кто только в расцвете искусств видит величие эпохи. Вольтер быстро понял, что политика короля-солнца, его беспрестанные и разорительные войны, его вмешательство в религиозные распри привели Францию к экономическому и духовному упадку. Великое царствование кончилось весьма печально.
Последняя глава — «Споры о китайских церемониях» — на первый взгляд может произвести впечатление случайной. Но она служит авторской критике политики Людовика XIV. Ему в пример ставится китайский император. Этот разрешил споры между миссионерами-иезуитами и миссионерами-доминиканцами, изгнав тех и других, как зачинщиков смут, из Китая.
В главе «Лета, осени, зимы…» я еще вернусь к этой книге. Сейчас же скажу о том, как высоко ценил ее Фридрих II в начале 40-х годов. Король прусский писал Вольтеру из военного лагеря в Силезии: «Я теперь читаю, или, вернее, проглатываю, Ваш «Век Людовика Великого». Если Вы меня любите, то пришлите мне продолжение. Это чтение — мое единственное утешение, моя отрада, мое отдохновение». Получив продолжение, он восторгался еще больше: «Я не встречал лучшего стиля. Читаю каждый кусок по два, по три раза, до такой степени мне это произведение нравится… Каждая строчка выдержанна, все сочинение наполнено прекрасными рассуждениями, ни одной неверной мысли, ничего наивного и притом — полное беспристрастие…» Потом изменится Фридрих II, пойдет дальше Вольтер, и «Век Людовика XIV» станет едва ли не главной причиной их ссоры.