Эта книга написана просветителем. Если одни главные недостатки Людовика XIV — чрезмерное чувство собственного достоинства (позже Вольтер восстанет против его самообожествления и обожествления его другими), военное тщеславие — автор считает доведенными до крайности чисто французскими добродетелями, то религиозную нетерпимость короля-солнца автор объясняет небрежным воспитанием, им полученным. Если бы, говорится в другом месте, Людовик XIV умел как следует читать, он не отменил бы Нантского эдикта. Но отчего же его не научили как следует читать? Сперва Вольтер полагал, что тем больше чести делает королю, что при собственном недостаточном образовании он поощрял науки и искусства и покровительствовал ученым и писателям. Потом, как мы уже знаем, историк перестал придавать этому такое решающее значение.
То, что король-солнце вел слишком много войн, Вольтер осудил сразу и не только картинно, но и со смешанным чувством сострадания и негодования описал сражения и их чудовищные последствия. Его попытка оправдать воинственного монарха неубедительна: «Если бы король был очевидцем всех этих ужасов, он бы сам тушил огонь».
Преследования, которым подвергались протестанты после отмены Нантского эдикта, изображены с истинно реалистической беспощадностью. Веротерпимость, доказывает Вольтер, разумна даже из экономических соображений.
Он старается субъективно оправдать Людовика XIV, представив его человеком, убежденным в правоте своего дела, а главными виновниками бессмысленной жестокости — исполнителей королевских предначертаний. Отдает дань вере в значение доброй воли монарха просвещенного хотя бы в том смысле, что, не будучи лично просвещенным, как Фридрих II, он способствовал просвещению. Но что эго меняет в оценке царствования, особенно конца его, которое сам Вольтер, работая над книгой и перерабатывая ее, все менее и менее считает великим?
Много важнее обилие собранных и изложенных им красноречивых фактов. Вольтер использовал для этой книги и огромный материал, почерпнутый из устных рассказов современников Людовика XIV — самому ему было всего девятнадцать лет, когда король скончался.
Подчеркиваю еще раз, что автора занимал не один суверен, но его век. В конце «Века Людовика XIV» приведен список членов французской королевской фамилии, современных правителей других государств, французских маршалов и высших сановников, в алфавитном порядке даны краткие биографические сведения о наиболее известных писателях и художниках эпохи.
Действительно, блистательно написанная книга, она читается легко и сейчас, значительно больше ценна своей основательностью. Известный историк Шлоссер несправедлив по отношению к другим историческим трудам Вольтера, говоря, что это «единственная его историческая работа, из которой при надлежащей осторожности можно заимствовать факты…», но в применении к «Веку Людовика XIV» замечание правильное.
Вольтер огромное значение придает достоверности. Видит свою задачу как историка и в том, чтобы отделить правду от лжи, «выплеснуть море выдумок, которыми залили историю все историки, пока философия не стала просвещать людей».
К сожалению, он и сам не избежал фактических ошибок в своем «Веке Людовика XIV». Недаром Шлоссер говорит об «осторожности».
Но общего стремления к достоверности отдельные отклонения от нее не отменяют и не умаляют. Особенно возросло это требование в главном историческом труде Вольтера. Со всей силой своего неукротимого темперамента в «Опыте» автор обрушивается на ложь и невежественность своих предшественников и современников. И крупицы эрудиции не было у историков «века Эрудиции». Но и те, кто смеет считать себя историком теперь, не лучше. Роллен пересказал античные басни. Флери (не кардинал, глава правительства, а другой, клерикальный историк) — басни церковные. Большинство историков грубы, невежественны, лишены представления о предмете, который отваживаются трактовать. Достаточно сказать, что при определении дат событий они расходятся между собой на целую тысячу лет… Роман принимают за подлинную летопись и т. д. и т. п.
И притом, всячески понося остальных, каждый считает себя единственно правым. Так, к примеру, на монопольное владение истиной претендуют и иезуиты Болланд и Папенбрук, хотя их «история» не что иное, как изложение самых нелепых басен.
Вольтер изобличил не только множество фактических ошибок, которыми пестрела до него история древних времен и недавнего прошлого, но и тенденциозное искажение Истины историками. Правда, он в запальчивости иногда обрушивал лавину критики на тех, кто этого не заслуживал, и литературные нравы своего времени переносил на иные времена. Отдает должное Геродоту, но несправедлив к Тациту и Светонию. Не увидел достоинств Библии. То, что Григорий Турский и другие монахи превозносили дурных государей за то, что те дарили им земли, вполне вероятно. Но средневековые летописцы, авторы хроник, упрекаемые Вольтером в невежестве и корыстных интересах, большей частью стремились к беспристрастию.
Дурной тенденциозности, однако, он не выдумал. Она существовала.
Вольтер насмешливо спрашивает: не была ли бы написана история Франции совсем иначе, если бы в Столетней войне победили англичане? И вопрос не лишен основания. Возможно, историки и в самом деле стали бы до небес превозносить английского короля Генриха V, освободителя Франции.
Для нас, воспитанных на хрониках Шекспира, это прозвучит неожиданно, но Вольтер доказывает: Ричард III вовсе не был ни чудовищем моральным, ни горбуном и уродом. На самом деле он был красив, только одно плечо выше другого. Его изобразили таким и изобличили в преступлениях, которых он не только не совершал, но и не мог совершить, ибо они противоречили его собственным интересам, лишь из раболепного служения победившему Ричарда жестокому и скупому Генриху VII.
И так далее, и тому подобное. Историки Англии нового времени — тори обвиняют во всех несчастьях страны вигов, и наоборот.
Вольтер не только требует строжайшей проверки фактов, приведенных в исторических источниках. Не только сам все досконально изучает и проверяет. Количество источников, которыми пользовался он сам, огромно и всеобъемлюще. И они известны, хотя он не прибегал к сноскам и ссылкам: тогда это еще не было принято. Рене По-мо приложил к своему критическому изданию «Опыта О нравах и духе народов» список процитированных Вольтером в его сочинении авторов, а точнее — авторов и источников. Их 502. Среди них Адиссон и Апулей, Аристофан и Аристотель, Фрэнсис Бэкон и святой Василий, Бен-Джонсон, Библия, Новый Завет, Апокалипсис, Буало, святой Бунаветур, Бюффон, Кальвин, Дмитрий Кантемир, Катон, Катулл, Юлий Цезарь, Цицерон, Клемент Александрийский и святой Клементий, Конфуций, Коран и «Энциклопедия» Дидро и д’Аламбера, Корнелий, Данте, Демосфен, Епиктет, Эпикур, Фенелон, Фредегер, Гильом де Тур, Геродот, Гесиод, Гомер, Гораций, Юм, Юванси — его лицейский товарищ, иезуит и историк, Ювенал, Лафонтен, Ламот де Вайе, Лейбниц, Локк, Макиавелли, Марк Антоний, Марко Поло, Мильтон, Монтень, Овидий, Лукреций, Паскаль, Пиколомини, Вергилий, Орас Уолпол, Ксенофонт… и, разумеется, целая плеяда французских историков, начиная с Боссюэ.
На одних он опирается, далеко не все цитируя, с другими спорит или высмеивает их, третьи помогают украшению его стиля. Так, целая 95-я страница первого тома «Опыта» в издании Помо отведена цитатам из Лукреция и комментариям Вольтера. «Нет, ничего во всей античности нельзя предпочесть этому отрывку, простому и возвышенному, продиктованному разумом и добродетелью, вызванному энтузиазмом, который отвергает здравый смысл», — пишет Вольтер по поводу цитаты, начинающейся так: «Каждый гражданин должен быть убежден в существовании провидения. Достаточно наблюдать порядок и гармонию вселенной, чтобы твердо знать: случай не мог бы так ее сформировать».
Это ироническое рассуждение, если вдуматься в него, не что иное, как замаскированный выпад против Лейбница.