Исторические познания Вольтера поразительны. Достаточно познакомиться с отделом истории составленного Вольтером каталога его библиотеки в Ферне. Он работал, как ученый-историк, с тщательностью, доскональностью, добросовестностью, для того времени поистине удивительными, хотя — уже говорилось — тоже не избегал ошибок. Примечательно, что ни один из фактов, касающихся Петра I и России его эпохи, приведенных Вольтером в его первом историческом сочинении — «Карле XII», не был опровергнут последующими исследователями.
Но еще более поразительно: задолго до наших дней Вольтер опровергает чудеса, излюбленные его предшественниками и современниками — псевдоисториками, доказывая, что они противоречат естествознанию.
Мало того, он и сам как историк не претендует на полную вероятность, ибо всякая достоверность, не доказанная математически, есть лишь «крайняя вероятность».
Пусть это написано позже, в статье «История» его портативного «Философского словаря». Но естественными пауками Вольтер занимался в Сире, когда писал «Век Людовика XIV» и «Опыт о нравах и духе народов». А математикой — начал раньше и продолжал тогда. Он объединял свои музы.
И наконец — всеобщая обширность. Вольтер ее достиг первый. Первый вышел за границы Европы. Боссюэ назвал свою книгу «Всеобщая история», но забыл обо всем мире и занялся лишь тремя или четырьмя европейскими государствами, к тому же больше не существующими.
Конечно, и Вольтер в «Опыте» больше всего места уделил Европе, не Боссюэ, а настоящей, однако лишь потому, что тут имел больше материалов. Но он не забыл и других частей света. И, пользуясь сравнительно-историческим методом, отнюдь не проявлял пристрастия к европейским народам. Нередко ставил Индию и Китай им в пример. Поразительно сочувствие к американским индейцам, проявленное Вольтером уже в четвертом «философическом письме» об Уильяме Пене и созданной им стране Пенсильвании. Может быть, не все было так на самом деле. Но автор воплотил в этом письме свой идеал правителя, к которому все обращаются на «ты» и никто не снимает перед ним шляпы, свой идеал государства, где чиновники служат народу, где все равны, без различий национальных и сословных, где нет даже армии.
В «Опыте» Вольтер одним из первых показал, как много сделали арабы для европейской культуры, и заявил о всемирно-историческом значении России.
Он написал первую книгу по всемирной истории и написал ее с всемирно-исторической точки зрения. Он написал ее как правдолюбец, народолюбец, интернационалист и истинный ученый.
Он написал ее как просветитель. Для его времени это самая высокая вершина познания и осмысления мира. Упрекать Вольтера в том, что он не понимал еще многого из того, что понимаем мы, по меньшей мере неисторично.
Определить, когда он начал работать над «Опытом», помогает его корреспонденция. Первый намек на то, что Вольтер к «Опыту» приступил, мы встречаем в письме Фридриху от 1 июля 1741 года из Брюсселя.
Может быть, самое поразительное, что этот труд, такой громадный по охвату эпох, стран, событий, по обилию необходимых источников, готовился в беспрестанных передвижениях автора между Брюсселем, Парижем и Сире, прерывающихся еще и поездками в страну Фридриха II в 1741-м, 1742-м, 1743-м.
И где бы он ни находился, он работал так же упорно и кропотливо. Прежде всего для «Опыта» нужна обширнейшая библиография. В Брюсселе Вольтер пользуется библиографическими справками у внука великого Пансионария Витола. В Париже консультируется в Королевской библиотеке, доступ туда помог ему получить маркиз д’Аржансон.
И он читает и изучает все, что указывает библиография. Вольтеру незачем бояться, что он потеряется среди тысяч фолиантов и документов. Он извлекает из всего этого «экстракт, несколько капель эликсира».
Берет лишь то, что нужно брать, и движется быстро. Проходит год с небольшим с первого упоминания об «Опыте», и он уже в августе 1742-го шлет Фридриху первую часть рукописи, в ноябре — вторую… Темпы его удивительны. Отправившись от Карла Великого, он к этому времени уже прошел крестовые походы и добрался до Карла V.
Мы не знаем точно, что включал в себя первый вариант «Опыта»: рукописи, отправленные королю прусскому, до нас не дошли. Но всеобщая обширность окончательного текста очевидна. Книге предпослано введение — «Философия истории», начиная с геологических переворотов. Поразительно, что Вольтер понял — миллионы лет человек провел в первобытном состоянии, и еще более поразительно — для того времени это был скачок в науке — он отрицал дообщественное состояние человека. Одиночный человек — досужее измышление. «Человек, в общем, всегда был тем, чем является сейчас». Семья была первой ячейкой общества, утверждал он задолго до Энгельса.
В беглом обзоре древней истории автор осуждает римлян за то, что для них любовь к отечеству означала право убивать и грабить другие народы, за то, что они смотрели на свой народ как на «свирепого зверя, который надо натравливать на соседей, чтобы он не пожрал своих господ», и одобрял Древний Рим лишь за религиозную терпимость.
Зато к Древней Греции отнесся несравненно более благосклонно. Свобода мысли сделала греков самым умным народом в мире. Соединяя в себе историка с политиком, Вольтер тут же пишет, что «в наше время английская нация стала самой просвещенной в мире, потому что у англичан можно думать безнаказанно». Отдает Локку предпочтение перед Платоном.
К средневековью относится так, как было принято относиться до самого последнего времени (то есть не слишком справедливо). При всей критике, которую он обрушивал на Древний Рим, переход к средневековью представлялся Вольтеру глубоким падением. «Двадцать варварских наречий сменили прекрасный латинский язык… Мудрые законы — варварские обычаи… Вместо цирков и амфитеатров — крытые соломой хижины. Прекрасные дороги покрылись стоячими водами».
Такой же упадок постиг и умы: Григорий Турский и Фредегер — это наши Полимбии и Титы Ливии (последних Вольтер оценивал высоко. — А. А.). Человеческий разум огрубел среди глубоких суеверий. Вся Европа, по его концепции, коснеет в жалком состоянии до самого конца XVI века и освобождается от него с огромными усилиями.
Освещая историю средневековья, Вольтер не ограничивается Европой. Он пишет о странах Ближнего и Дальнего Востока — Персии, Турции, Индии, Китае, Японии, Абиссинии, Марокко, о монголах. Описанию крестовых походов предшествует характеристика положения на Востоке. Он останавливается на цивилизации Америки до прихода европейцев и, продолжая «Альзиру», с еще большим негодованием осуждает завоевателей. Разрушение этой цивилизации европейскими разбойниками, бесчеловечное истребление двенадцати миллионов человек в Новом Свете Вольтер называет самым ужасным преступлением, известным истории.
Введение было прибавлено потом. Но уже с первых страниц всемирная история началась у Вольтера с Востока, с Китая, где цивилизация появилась тогда, когда на Западе господствовало варварство. Китай он вообще идеализировал, подменяя его подлинную историю басенным поучением европейцам.
История Европы — в его трактовке — «нагромождение преступлений, безумий и несчастий». Но современную Европу он славит, сравнивая ее не только со временами Карла Великого, но и с Римской империей. Теперь она и гуще населена, и цивилизованнее, просвещеннее, богаче. Пусть в Риме было больше населения, чем в каждом из современных городов… Но тогда не существовало Парижа, Лондона, Константинополя, Каира, а лишь Александрия и Карфаген — единственные крупные столицы древности. С полемическим задором, направленным против уже не противника, но союзника, Монтескье, Вольтер восклицает: «Пусть говорят что угодно, в Европе больше людей, чем было тогда, да и люди стали лучше!» И разумеется, он объясняет это светом истинной философии, озарившим Европу в XVIII столетии.
А какого величия достигли бы Европа и его Франция, если бы не разрушительные войны и монастыри — они отнимают у полезного труда столько мужчин и женщин!