И однако, его «Опыт» продолжает оставаться всемирной историей до самого конца. В последней главе, после века Людовика XIV, следуют исторические сравнения и параллели. Предпоследняя посвящена Японии XVII века, Голландии и Франции.
Автор ценнейшей статьи «Вольтер как историк» академик Е. А. Косминский совершенно прав, опровергая укоренившуюся легенду. Он пишет: «Век Просвещения» пользуется незаслуженной репутацией «неисторичного» и даже «антиисторичного» века… И главная заслуга в деле создания новой исторической науки принадлежит тому гениальному человеку, в котором всего ярче выразились главные черты «века Просвещения», — Вольтеру».
ГЛАВА 5
ПРИДВОРНЫЙ ИСТОРИОГРАФ
И КАМЕРГЕР ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА
Как объяснить, что создатель первой всемирной истории становится придворным историографом, защитник народов — слугой короля, причем не того, кого мог бы признать великим сувереном, преследуемый автор крамольных сочинений прославляет своим пером тех, кто прославления не заслуживает? Дать прямой и однозначный ответ на этот вопрос много труднее, чем оправдать надежды, которые Вольтер возлагал на Фридриха II. Но такой ответ и не нужен. Зигзагов в биографии Вольтера, как уже говорилось, немало, и противоречия великого человека отражают противоречия его века.
Следуя своему герою, его биограф не вправе обходить неповторяющиеся факты и выпрямлять их как угодно.
Жизнь Вольтера складывается так. Предпочтя Эмилию Фридриху, Францию — Пруссии, зиму 1743/44-го вместе с маркизой он проводит в Париже. И зима эта оказывается очень тяжелой. Мало того что болезнь снова приковывает его к постели, что само по себе невыносимо, Вольтера мучает еще и губительная страсть Эмилии к карточной игре.
К тому же, обычно безропотный, маркиз дю Шатле, оставленный в Сире, изнывает от одиночества и скуки.
Вольтеру необходимы отдых и покой после болезни, Эмилии — скрыться от долгов и не наделать новых, маркиз умоляет их приехать… В апреле философ и его подруга снова в своем «королевстве и академии», как Вольтер называл Сире.
Казалось бы, вернулись покой и счастье, утраченные в бесконечных разъездах. Вольтер и маркиза по-прежнему наслаждаются искусством, занимаются опытами в галерее. Если бы не известие о болезни и преждевременной смерти Никола Шарля Дени и сочувствие горю овдовевшей племянницы, эти месяцы можно было бы назвать безмятежными.
Но сирейская идиллия и без того продолжается недолго. Ее нарушает поручение, полученное от первого камергера двора Людовика XV, герцога де Ришелье. Почему Вольтер согласился написать либретто оперы «Принцесса Наваррская» для предстоящего свадебного торжества по поводу бракосочетания дофина с Марией-Терезией, инфантой испанской? Ведь еще в 1732-м дан обет никогда больше к опере не возвращаться. Чего тут было больше — честолюбия, желания заслужить признание версальского двора или невозможности отказать другу?
Музыка заказана Рамо. Но Ришелье привлекает к сочинению либретто еще и Жан-Жака Руссо, музыканта и литератора.
Последний необычайно польщен самой возможностью поставить свое имя рядом с именем великого человека, которого, и не будучи лично с ним знаком, давно уже считает своим учителем и кумиром. Руссо принимается за «Принцессу Наваррскую» с усердием, достойным лучшего применения. Он пишет Вольтеру: «Месье, пятнадцать лет я трудился, чтобы удостоиться чести быть Вами замеченным».
Между тем в ответном письме явно ощущается смущение, более того — стыд, испытываемый большим писателем, принижающим свой талант для развлечения двора. «Я знаю, — пишет он, — слишком хорошо, что все усилия сделать серьезную вещь из этой безделицы окажутся напрасными…»
В «Исповеди» рассказано, чем кончилась история этого соавторства. Руссо старался не только как можно усерднее работать, но и быть предельно любезным с человеком, приближенным к самому герцогу де Ришелье — большой персоне при дворе. Спектакль в свое время состоялся. Но, увы, в программе рядом с именем Рамо стояло имя одного Вольтера. Руссо был прямо-таки убит. «Я потерял не только вознаграждение, которого заслуживали мой труд, потраченное мной время, не были возмещены мои огорчения, моя болезнь, деньги, которых мне это стоило, но и уважение к человеку, на чье покровительство я рассчитывал. Я понес одни издержки. Как это жестоко!» — вспоминал Руссо через много лет.
Почему Вольтер, обычно столь великодушный, столько заботы расходующий на молодых литераторов, обидел Руссо?
Мы можем только догадываться о причинах этого поступка. Не исключено, что, уже решив принизить свой талант, поставить его на службу не народам, но монархам, Вольтер хотел, по крайней мере, извлечь из этой уступки как можно больше выгоды. А могло быть и совсем иначе.
Несомненно, и он вложил в «Принцессу Наваррскую» немало труда. Может статься, ему и не понравилось то, что написал Руссо, и он все переделал, чего Жан-Жак, впоследствии его заядлый враг и человек, в высшей степени пристрастный и запальчивый, не захотел признать.
Усиленная работа над не стоящей того безделкой снова приводит к обострению болезни Вольтера, и маркиза везет его к врачам в Париж. Он не протестует. Дошли известия, что Рамо своевольничает, уродуя его стихи. Необходимо немедленно ехать в столицу, чтобы пресечь самоуправство композитора. Не исключено, что сюда примешалось и несогласие с Руссо.
И снова Эмилия и Вольтер погружаются в привычную светскую жизнь. Он занят еще и «Принцессой Наваррской», участвуя во всеобщей придворной суете, связанной с подготовкой к свадебным торжествам в Фонтенбло.
В ноябре король, по настоянию своей фаворитки, герцогини де Шатору, превратившийся в полководца, подобно Фридриху II, хотя и не обладал ни военным талантом, ни воинственностью своего союзника, вернулся из Фландрии, где шли сражения с австрийцами и англичанами и где он заболел. Его счастливое возвращение могло быть чревато большими переменами в управлении страной. Изгнанная из Меца духовенством, проклинаемая населением, когда минуты Людовика XV, казалось, были уже сочтены, герцогиня теперь хотела взять реванш. Она добивалась, чтобы всех, кто был виновен в пережитом ею позоре, казнили. Конечно, это было слишком. Епископы и священники, правда, пострадали довольно серьезно: их сместили и изгнали. Главный противник фаворитки, министр Морепа, однако, не получил отставки. Ему пришлось лишь лично явиться к герцогине и просить у нее прощения.
Но он застал ее уже больной, в постели. 8 декабря 1744 года она умерла. Герцогиня была четвертой из пяти дочерей герцога де Нестле, последовательно вытеснявших одну за другой из спальни короля (не успела лишь пятая, младшая, хотя и очень к этому стремилась). Де Шатору прожила на свете всего двадцать семь лет и так и не успела сделать из Людовика XV монарха, какого хотела.
И снова смена фавориток еще более решительно скажется на судьбе и Вольтера и Франции. Но произойдет это еще не сейчас.
Очень верно, почти афористически, определяет различия трех фавориток Людовика XV французский историк прошлого века Эмиль Кампар в книге «Помпадур и двор Людовика XV».
Мали любила самого Людовика, как женщина любит мужчину, ничего не требуя от него как от короля.
Шатору любила в нем только короля, когда он был королем в ее представлении, и позволяла себе руководить Людовиком, вмешиваясь решительно во все.
Помпадур, о которой речь в моей книге еще впереди, любила власть. Она была истинным министром в юбке. Ее влияние на государственные и экономические дела страны, ее роль в духовной жизни Франции, хотя направление их было иным, напоминает влияние и роль Ментенон при Людовике XIV, нисколько не уподобляясь скромному положению любовниц Филиппа Орлеанского. Притом знаменательно, что, став официальной фавориткой, Помпадур проявила исключительный такт, окружив публично демонстрируемым уважением королеву, дофина и дочерей короля.
Впервые за всю историю Франции у нее установились дружеские отношения с Австрией, и произошло это по желанию Помпадур. Она основала Севрскую мануфактуру.