Форма путешествий главного героя, так часто избираемая Вольтером для философских повестей, позволяет как можно шире обозревать жизнь; чужеземец замечает многое, чего уже не замечает привычный глаз постоянного населения страны. Прием остранения (термин Виктора Шкловского, означающий свежий взгляд на вещи) позволяет выпуклее и острее показать то, что автор хочет показать. В полной мере это относится и к «Задигу».
Кроме того, внешняя занимательность, виртуозность формы помогают выразить наиболее доходчиво философское содержание. Само переодевание героев в восточные костюмы позволяет автору поставить в «Задиге» проблему судьбы, проблему восточной философии. Недаром второе название повести — «Судьба». Но в «Задиге» Вольтер уже опровергает и философское учение Лейбница — оно сближается с восточной философией, хотя часто опровержение воспринимали как утверждение.
Сперва автор со своим героем полагается на судьбу. Что такое этот свет, где все кажется случайным, где из-за ошибки Задига и лошадь теряет дорогу, спасаясь лишь благодаря попугаю?
Вольтер знает ответ на все зло мира классического провиденциализма (от слова «providentia» — провидение), ответ своих противников, философов Сире и вкладывает этот ответ в уста ангела-отшельника. Он звучит еще не так, как потом прозвучит формула Панглосса, но близко к ней: «Нет такого зла, которое не приносило бы добра».
Но сам автор на стороне не отшельника, а своего главного героя. «А что, — сказал Задиг, — если бы совсем не было зла и было бы только добро?»
Отшельник в ответ на этот наивный вопрос пустился в длинные рассуждения, утверждая, что это был бы другой мир, и случая не существует, так как все предопределено. Задиг собрался было ему возразить, но успел сказать только «но», как ангел (в других переводах повести — гений) уже летел на десятое небо, крикнув ему с воздушных высот: «Ступай в Вавилон!»
Задиг действительно туда вернулся, и все кончилось хорошо, как и положено кончаться в сказке. Но благополучие это иронично. Серьезен только ответ Задига на вопрос великого мага, заданный им рыцарям, состязающимся в догадливости.
Вопрос таков: «Что на свете самое долгое и самое короткое, самое быстрое и самое медленное, самое делимое и самое беспредельное, самое пренебрегаемое и вызывающее больше всего сожалений, без чего ничто не делается, что пожирает все мелкое и оживляет все великое?»
Ответы были разными: «Земля», «Счастье», «Свет».
Задиг ответил: «Время», — и разъяснил: «…нет ничего более длительного, чем время, ибо время — мера вечности, и нет ничего короче, потому что его всегда не хватает на выполнение наших намерений, нет ничего медленнее для ожидающего, ничего короче для наслаждающегося, время достигает бесконечности! в великом и длится до бесконечности в малом, люди пренебрегают им, а потеряв — жалеют; ничто не происходит вне времени, оно заставляет забывать то, что недостойно памяти, и делает бессмертным все великое».
Этот ответ направлен против Декарта и картезианства, его мог вложить в уста своего героя только автор «Опыта о нравах и духе народов» и «Века Людовика XIV», историк.
Рене Помо, говоря о реальной жизненной основе философских повестей Вольтера, их автобиографичности и самовыражении в них автора, прав, утверждая: «…мало сказать, что его протагонисты — рупоры автора. Они — это он сам. Основа его персонажей — собственная активность Вольтера, его непрекращающаяся критика…» Сюда можно добавить — активность, направленная на переустройство мира, вместо того чтобы признавать все предопределенным и не зависящим от человеческой воли и успокаиваться на том, что все к лучшему в этом лучшем из миров.
Вольтер еще не раз вернется в других философских повестях к лейбницианскому ангелу-отшельнику. У Панглосса есть старшие братья. Я же еще обращусь к философским повестям по ходу своего рассказа о Вольтере.
Сейчас же, говоря об этой первой повести, с чем, впрочем, некоторые предшественники Рене Помо не согласны, утверждая, что «Видение Бабука», «Кози-Санкта», «Кривой носильщик» написаны раньше, нужно еще кое-что добавить.
Задиг — это и частное лицо, и муж неверных жен, и премьер-министр, и раб, затем освобожденный, и претендент на престол, и, наконец, король и обладатель Астарты, то есть человек в самых различных аспектах. И, проходя через все эти превращения, он не перестает размышлять. Лейтмотив героя, человека, наделенного подлинными достоинствами — они перечислены в самом начале повести, — как добиться от судьбы счастья, которого он заслуживает? Это и общий вопрос, вопрос философа, охватывающий все человечество, и опять-таки в нем заключено самовыражение автора, чья судьба тоже проводила его через множество превращений.
Самовыражение, непременное присутствие личности автора — неотъемлемый признак самого жанра. Романиста может в произведении как будто и пе существовать. Чаще всего, если он не прибегает к лирическим отступлениям или рассуждениям, автор романа держится именно так. Но «я» рассказчика, сказочника обязательно. Он вмешивается в действие, оп объясняет, судит, делится с читателем своими мнениями.
Так же естественно для сказочника прибегать к чудесам и метаморфозам, что отнюдь не противоречит правдивости его повествования. Когда философским повестям Вольтера (отнюдь пе всем) придана форма сказки, оп по пренебрегает традиционными сказочными приемами вроде обычного зачина: «Однажды там-то и там-то жил тот-то и тот-то».
Вольтер пишет, например: «На одной из планет, которые вертятся вокруг звезды Сириус, был один молодой человек большого ума…» («Микромегас»).
«Задиг, или Судьба» начинается с «Апробации», где на первый план выходит рассказчик, в котором легко угадывается автор: «Я, нижеподписавшийся, прослывший за ученого и даже умного человека, читал эту рукопись и невольно нашел ее любопытной, занимательной, нравственной…» Затем следуют послание — посвящение султанше Шераа, то есть маркизе де Помпадур, которого, повторяю, в Со еще пе было, и, наконец, первая глава, начинающаяся сказочно традиционно: «Во времена царя Мобадара жил в Вавилоне молодой человек по имени Задиг, прекрасные природные наклонности которого были еще более развиты воспитанием. Хотя он был богат и молод, он отнюдь не желал быть постоянно правым и умел уважать человеческие слабости». (Самый перечень достоинств героя, среди них главное — терпимость, очень характерен для Вольтера.)
Кто не знает его изречения: «Все жанры хороши, кроме скучного»? Мы, увы, пе можем сказать этого про его собственные трагедии и «Генриаду». Но философские повести, так же как «Орлеанская девственница», бесспорно, сочинены человеком, который не любил скучать сам и позволять скучать другим. Он прямо-таки заставлял слушателей, а потом читателей помирать со смеху от своих веселых выдумок.
Раскроем хотя бы одну главу «Задига» — «Василиск». Герой пешком идет по Азии. Внезапно его глазам открывается зрелище, которое не может не заинтересовать. Женщины, согнувшись, что-то ищут на земле. Выясняется, они ищут василиска. Женщины — рабыни государя Огула. Он болен, и врач велел ему как лекарство принимать василиска, сваренного в розовой воде. На самом деле такого животного в природе не существует. Повелитель же обещал жениться на рабыне, которая отыщет то, чего отыскать нельзя.
Такой фестиваль нелепостей и абсурдов Вольтер-рассказчик устраивает постоянно. В них его философия находит свое наилучшее выражение: мир устроен неразумно, полон нелепостей. Играя со слушателями — самый жанр всегда предполагает слушателя — в эту игру неожиданностей, Вольтер не забывал о философии. Изобретательность рассказчика соперничает с напряженной работой мысли автора, заставляя задумываться и слушателя и читателя. Несомненно, задумывалась и старая герцогиня дю Мен.
Вольтер заставляет своего Задига прогуливаться не только по Вавилону и Египту, но и по вершинам и низинам реального современного французского общества и попутно осмыслять общие законы, управляющие миром.