В Фридрихе II причудливо переплетались деспотизм, ненамного меньший, чем у отца, и следование принципам правления страной, высказанным еще в «Анти-Макиавелли»: «Суверен в ответе не перед богом, но перед подданным, он — слуга государства».
Став из угнетаемого отцом кронпринца всевластным королем, Фридрих от такого понимания долга суверена не отказался. Оно служило теоретическим обоснованием его беспримерного для монарха того века труда. Превосходство может быть отдано лишь Петру I, скончавшемуся много раньше.
Даже уже озлобленный на прусского короля Вольтер в «Мемуарах» пишет: «Он вставал в пять утра летом и в шесть зимой (известно еще и что Фридрих приказывал будить себя, поливая холодной водой. — А. А.). Если вам угодно знать, какие церемонии сопровождало это вставание, каковы были большие и малые выходы, какие обязанности несли при этом старший капеллан, главный камергер, палатный дворянин и пристава (намек на ритуал вставания французского короля. — А. А.), то я отвечу, что один-единственный лакей разводил огонь в камине, одевал и брил короля, который, впрочем, привык одеваться почти без посторонней помощи. Спальня его была недурна. Пышная решетка из серебра, украшенная амурами прекрасной работы, окружала балюстраду, на которой якобы стояла кровать, закрытая пологом. Но позади занавесей полога вместо постели находились книжные полки». На самом же деле король спал на «жалкой койке с тоненьким тюфяком, спрятанной за ширмой. Ложе Марка Аврелия и Юлиана — апостолов и Величайших мужей стоицизма — не могло быть хуже этой койки». За эпикурейской декорацией — аскетизм, добавлю я от себя.
Потом, правда, Вольтер язвит насчет противоестественных «забав» Фридриха с его фаворитами. Но, полагаю, много важнее для философа были государственные занятия короля, о которых мы знаем и из других источников.
Король сам принимает утром почту, раскрывает конверты, читает письма, делает пометки, набрасывает ответы. Секретари получают от него корзины с корреспонденцией, уже рассортированной. К четырем часам дня приносят на подпись ответные письма. А Фридрих до тех пор занимается текущими государственными делами, выслушивает доклады и проекты меморандумов министров, отдает им распоряжения. До обеда он успевает принять и генералов, обсуждает с ними военные дела и самолично проводит занятия с полком Потсдамского гарнизона.
После обеда с теми же генералами, придворными и принцами снова возвращается к делам, уже другим, и дает аудиенции.
Только после этого Фридрих II позволяет себе вспомнить о том, что он поэт, сочиняет стихи и прозу н два часа проводит с Вольтером как учителем, играет на флейте.
Спать ему приходилось очень мало, да еще на жесткой койке, почему Вольтер и прозвал его «Марком Аврелием». Ужины затягивались порой до четырех часов утра» Очень характерный парадокс эпохи: свободолюбивые разговоры сотрапезников дорого обходились слугам: у тех от долгого стояния опухали ноги…
И здесь у Вольтера была женщина-друг, и не только друг, — графиня Софи Шарлотта Бентинк. По отзывам современников, она была очень красива и величественностью превосходила всех королев. Разумеется, у неё был муж, голландский посланник в Берлине. Подобно маркизе и маркизу дю Шатле, они тоже вели процесс. И Вольтер так же помогал им в ведении этого процесса, который привел к осложнению дипломатических отношений между несколькими странами: Пруссией, Россией, Великобританией. Вольтер мог уделять процессу и, главное, самой графине время, потому что суверен оставлял его в избытке своему камергеру. Фридрих II, несмотря на подагру, еще и очень много разъезжал по своей стране.
Прусский король имел право с иронией и презрением отзываться о других европейских монархах, осуждая их за страсть к развлечениям, лень и глупость. Все это, утверждал он, мешает им сделать свои народы счастливыми. Вполне ли счастлив был его народ, несмотря на бурную государственную деятельность короля и некоторые законодательные, административные, экономические улучшения? Вряд ли…
Достаточно ли и долго ли Фридрих был верен не только людям, которых привлек к своему двору, переместив, таким образом, центр Просвещения, но и самим идеям Просвещения, тому, что больше всего сближало с ним Вольтера?
Как показывают факты, не только те, которые приводят обычно, объясняя бегство обожаемого учителя от своего ученика, но и совсем иные, причины их разногласий были очень серьезны. Но не менее серьезны и основания дружбы.
Чтобы быть справедливым и к королю, как надлежит историку, сперва расскажу о верности его Просвещению. Первый открытый конфликт между Вольтером и Мопертюи произошел по следующему поводу. Вольтер предложил выписать в Берлин и сделать прусским академиком аббата Рейналя, ученого, глубоко уважаемого в парижских салонах, истинных убежищах передовой мысли Франции, но отнюдь не в официальных научных кругах ее. Рейналь, бесспорно, украсил бы собой Берлинскую академию — убедительно доказывал ходатай за него. Но Мопертюи предложению воспротивился. Смертельно завидуя своему сопернику, и так лишившему его главенства в интеллектуальном ведомстве прусского короля, не стерпел вмешательства Вольтера непосредственно в дела Академии. Он, и никто иной, был ее президентом! Еще один блистательный конкурент был Мопертюи вовсе не нужен.
Вольтеру его противодействие крайне не понравилось. Не только потому, что обиделся за Рейналя. Здесь все должно было быть иначе, чем в Париже, где людям, действительно ученым и талантливым, дорога в Академию была закрыта или усыпана острыми камнями. С каким трудом он сам достиг кресла «бессмертного»!
Удалось добиться, чтобы Фридрих II лично пригласил в свою Академию наук аббата Рейналя. На этот раз король еще оказался единомышленником французского Просвещения и хотел его сосредоточия в Берлине.
Мопертюи был победой Вольтера глубоко задет и, как только представилась возможность, отомстил сопернику.
А теперь перейдем к разногласиям.
И раньше, и теперь Фридрих II изволил интересоваться главным трудом Вольтера в Пруссии — «Веком Людовика XIV» и словно бы продолжал его одобрять. Книга вышла впервые в 1751 году в Берлине.
Но именно она-то едва ли не более всего повредила отношениям автора с королем. Естественно, через историю проглядывала современность, причем не только французская, но и непосредственные впечатления автора от жизни Пруссии. Вольтер, дополняя и переделывая «Век Людовика XIV», открыто осуждал ужасы войны и режима преследований, проявлял все больше и больше ненависти ко всему, что делало людей несчастливыми, все сильнее протестовал против прославления мнимого героизма тех, кто этого не заслуживал. Потом в «Мемуарах» появится фраза о том, что эпитеты, которыми их автор и Фридрих награждали друг друга, обоим ничего не стоили. Но уже сейчас за ужинами у «Юлия Цезаря», «Марка Аврелия», «Северного Соломона» Вольтер, рассказывая о своей книге, неодобрительно отзывался о других монархах, государственных деятелях. Пусть и не относя упреков прямо к прусскому королю, не упоминая о его баталиях, яростно восставал против войн как таковых. Фридрих же отличался достаточным умом и догадливостью.
В записках, которыми друзья обменивались из комнаты в комнату, философ некоронованный позволял себе то же самое уже по конкретным злободневным поводам. Философ коронованный высмеивал французский двор за то, что он, хлопоча о мире, стучится во все двери, и заявил, что не будет за соседку сражаться. Вольтер возразил… Конечно, не из сочувствия Людовику XV и его правительству, но желая мира во всем мире. Фридрих, в свою очередь, выразил несогласие с этой запиской на ее полях. А однажды за ужином Вольтер внес деловое предложение, как улучшить международные отношения, что королю опять-таки не понравилось.