Л. С. Гордон приводит, опираясь на источники, обвинения, которые с невероятной яростью Вольтер на протяжении многих лет возводил на Лабомеля. На самом деле тот был значительно больше его союзником, нежели противником. А если и подверг позже критике «Век Людовика XIV», то с позиций более радикальных и с явной пользой для автора указал на неточности.
Без всяких оснований Вольтер в письме к Руссо от 30 августа 1755 года называет Лабомеля «плагиатором» только за то, что тот после изданий самого Вольтера (Гордон называет одно — берлинское, было еще и второе — лейпцигское) опубликовал его знаменитый труд со своими примечаниями. В них-то и было все дело. Если верить Вольтеру, в примечаниях «самое грязное невежество изрыгает самую гнусную клевету».
Позже с такой же яростью и такой же несправедливостью он обрушивается на Лабомеля в полемической статье «О литературной честности». А в «свирепом» (Гордон) «Письме автора «Литературной честности» негодует по поводу опубликованных Лабомелем «Мемуаров мадам де Ментенон».
Пристрастность и предвзятость отношения Вольтера к Лабомелю, как убедительно доказывает исследователь, ясны уже из надписи, сделанной автором на обороте шмуцтитула франкфуртского издания «Век Людовика XIV» 1753 года. Это и было то криминальное издание, за которое Вольтер обозвал Лабомеля «плагиатором», хотя тот ничего не присвоил, честно указал автора книги на том же шмуцтитуле, не допустил ни малейших искажений самого текста, а только снабдил его своими примечаниями и предисловием, опять-таки не невежественными и не клеветническими, а, напротив, содержавшими указания на фактические ошибки и критику самого понятия «век Людовика XIV» («Какие народы Людовик XIV извлек из рабства, из варварства или из нищеты?»).
Вот текст надписи Вольтера на франкфуртском издании, неоспоримо доказывающий, как ни больно это признать, что по его вине тот, кого он неверно считал своим противником, очень дорого заплатил за разумную и полезную критику: «…издание выпущено негодяем по имени Лабомель, изгнанным из Женевы и Копенгагена. А при возвращении в Париж был заключен в Бисетр за это самое издание, которое он наполнил самой свирепой и самой нелепой клеветой».
Л. С. Гордон не приводит других доказательств, что Вольтер принял все меры, чтобы мнимый клеветник оказался в тюрьме (кстати — вопреки надписи — Лабомель отсидел полгода не в Бисетре, месте заключения воров и проституток). Но, несмотря на только что указанную неточность, сама надпись очень убедительно подтверждает версию исследователя.
И наряду с этим, явно дурным, «приемом полемики» Вольтер, словно забывший, как его самого некогда заключили в Бастилию, в том же 1753 году выпустил новое исправленное издание «Века Людовика XIV», устранив в нем некоторые отмеченные Лабомелем ошибки. Однако, не признаваясь в пользе, принесенной книге примечаниями к франкфуртскому изданию, автор ее одновременно опубликовал и «Дополнения к «Веку Людовика XIV», где не полемизировал с Лабомелем, но страстно, нетерпимо, оскорбительно излил свое негодование по его адресу.
Обо всем этом весьма убедительно рассказано в статье Л. С. Гордона. Он приводит и чрезвычайно интересные возражения Лабомеля, касающиеся уже не частных ошибок книги Вольтера, но общей ее концепции.
Однако как ни красноречивы эти цитаты, как ни метко в «примечаниях» и особенно в «Ответе на «Дополнения» характеризуются Людовик XIV и его царствование, мне кажется, что исследователь не совсем прав, безоговорочно соглашаясь с аттестацией Лабомелем Вольтера как «панегириста режима, достойного лишь осуждения». Л. С. Гордон излишне пристрастен — в хорошую сторону к Лабомелю, в дурную — к Вольтеру. Это вполне объяснимо пылом открывателя, к тому же справедливо возмущенного исторической несправедливостью, но противоречит тому неоспоримому факту, что, уже готовя первое, берлинское, издание «Века Людовика XIV», Вольтер все усиливал и усиливал критику слабых сторон короля и его царствования, и это, как уже мной говорилось, навлекло на него недовольство Фридриха II. Что же касается неправомерности самого понятия «век Людовика XIV» — здесь Гордон тоже не поправляет Лабомеля, — я и с этим не могу согласиться. Ведь название книги подчеркивает, что речь идет не об одном монархе, но обо всей эпохе. Это понятие не отвергнуто исторической наукой. (Объективнее всех к Лабомелю Бестериан в книге «Вольтера» — 1969 г.)
Притом, конечно, Вольтер все-таки идеализировал Людовика XIV, и Лабомель дал характеристику его царствования, несравненно более правдивую, точную и справедливо жестокую. Л. С. Гордон приводит, и я ее сейчас повторю, большую цитату из «Писем» Лабомеля, дающую полное представление о различиях их позиций.
«Пусть покажут мне, — пишуг Вольтер в своих «Дополнениях к «Веку Людовика XIV», — хотя одну монархию на земле, где законы, отправление правосудия (justice distributive) и права человечества попирались бы меньше!» Но когда я вспоминаю все случаи частных и общих несправедливостей, совершенных покойным королем, я не могу читать эти строки без негодования. Как! Людовик XIV был справедлив, когда он забывал (а забывал он это постоянно), что власть вручается одному лицу лишь для блага всех?! Был ли он справедлив, когда вооружил 100 тысяч человек, чтобы отомстить одному сумасшедшему за оскорбление, нанесенное одному из его посланников? (Речь идет о споре испанского посланника с французским в Лондоне в 1662 году по вопросу о «старшинстве».) Когда в 1667 году он объявил войну Испании, чтобы расширить свои владения, несмотря на законность торжественного и свободного отречения? (Война из-за приданого королевы Марии-Терезии.) Когда он вторгся в Голландию, только чтобы унизить ее? Когда он бомбардировал Геную, чтобы наказать ее за то, что она не стала его союзницей? Когда он настойчиво пытался полностью разорить Францию, чтобы посадить одного из своих внуков на иностранный трон? (Воина за «испанское наследство». 1701–1714.)
Был ли он справедлив, уважал ли он законы, щадил ли он права человечности, когда отягощал свой народ налогами? Когда, чтобы поддержать свои неосторожные мероприятия, он придумывал тысячи новых поборов, вроде гербовой бумаги, из-за которых произошли восстания в Ренне и Бордо? Когда в 1691 году 80 налоговыми эдиктами он разорил 80 тысяч семей? Когда в 1693 году он исчерпал их терпение и усугубил их нищету еще 60 эдиктами? Когда он выпускал кредитные билеты, которыми расплачивался со своими подданными и которых не принимал от них к уплате? Когда в 1704 году он предписал, чтобы эти билеты, потерявшие до 12–15 процентов, принимались во всех отраслях торговли как наличные деньги? Когда каждый год он отягощал государство миллионной рентой, — не для того, однако, чтобы поощрять промышленность или защищать границы, а чтобы давать празднества и строить Версаль?..
Покровительствовал ли он законам, способствовал ли он отправлению правосудия, совершал ли он великие деяния на благо общества, возвеличивал ли он Францию выше всех монархий на земле, когда, чтобы подкопаться под основы эдикта, дарованного одной пятой нации, он в 1676 году отсрочил на три года уплату долгов новообращенным? Когда в 1679 году он запретил верховным судам назначать гугенотов судьями? В 1680 году запретил акушеркам оказывать помощь беременным женщинам? Когда он отнял у всех подданных право менять свои мнения? У больных — утешение спокойной смерти? Когда декларацией от 17 июня 1681 года он разрешил семилетним детям переходить в католичество и тем самым уходить из-под родительской власти? Когда позволил церковным старостам терзать совесть агонизирующих? Иезуитам — захватить Седанскую академию? Госпиталям — присваивать имущество, оставленное по завещаниям для бедных протестантов?» (Lettres de Mr. de la Baumelle à Mr. de Voltaire, p. 88–91.)