У истца, однако, было не меньше, чем у ответчика, оснований беспокоиться: а если дело на этом не кончится и захотят установить, кто же автор поэмы? К счастью, суд ограничился тем, что приказал рукой палача сжечь богохульную страницу. Догадка, что возмущенный Вольтер, сам возбудивший дело, написал крамольную поэму, в тупые головы судей не пришла.
Но автора продолжают мучить страхи из-за распространения списков поэмы в Париже. Он боится снова попасть в Бастилию. Мари Луизе приходится даже просить Теодора Троншена как врача успокоить его, объяснить неосновательность опасений. Пациент все понимает умом, но ничего не может поделать с эмоциями, с нервами. Даже во время этой беседы плачет, закрывая лицо руками, и повторяет: «Да, мой друг, я глуп…»
Ему действительно трудно быть спокойным. Другой книготорговец — мы знаем, что в XVIII веке они же были и издателями, и владельцами типографий, — не упуская случая нажиться на сулящих большие прибыли неразрешенных рукописях, задумал выпустить в свет «Век Людовика XV». Это тем более возмутительно, что книга еще не вышла из-под авторского пера, не закончена и не отделана. Однако вырвать ее из рук мародера нисколько не легче. Еще неприятнее, когда выясняется, кто виновник этого бесчинства и грабежа. Мнимый друг автора, к тому же бывший любовник мадам Дени, маркиз де Хименес выкрал из ящика бюро Вольтера рукопись и продал ее за несколько луидоров.
И однако, эти неприятности отступают перед появлением нового, гораздо более серьезного противника. Воина с ним займет много лет, и Вольтер никак не мог ее предвидеть. Начинается все очень невинно: он получает подарок — книгу с весьма любезной авторской надписью. Разумеется, Вольтер, как и никто иной, не мог тогда предугадать, какое огромное воздействие на умы современников и потомков окажут мысли, в этой книге изложенные. Название ее «Происхождение неравенства среди людей», имя и фамилия автора, женевца родом, — Жан-Жак Руссо.
Отношения двух великих людей занимают такое большое место в биографии Вольтера, что перипетии их вражды, отнюдь не только личной, не раз встретятся в этой книге.
Пока же вернемся в Делис. Прекрасное лето и мягкая осень сменяются невыносимой для парижанина холодной, женевской зимой. В ином варианте повторяется то, что хозяин имения пережил уже в Потсдаме и Берлине. Снова появляются у него мысли о близкой смерти. Их вызывают морозы в природе и обществе.
Нужно срочно менять климат. Зимы Вольтер будет проводить на другом берегу озера. Сперва при посредстве знакомого банкира Жиеза приобретет сельский дом в кантоне Во, затем Монрепо в окрестностях Лозанны и городской дом в самой Лозанне.
Приходится, правда, менять секретаря. До сих пор он терпел возле себя легкомысленного флорентинца, бабника Коллини. Но горничная показала барину письмо этого негодника, наполненное насмешками над мадам Дени, хотя, казалось бы, он был с ней в таких прекрасных отношениях. И подобного преступления простить уж никак нельзя.
Однако, если не считать этой неприятности, в Лозанне Вольтер чувствует себя хорошо. Здесь — большая колония соотечественников, французских гугенотов. Среди них появляется немало милых сердцу друзей. Здесь никто не мешает заниматься театром. Снова он ставит «Заиру» и «Альзиру». В одном из его писем читаем: «Зимой я в Лозанне — кустарный комедиант, пользуюсь большим успехом в ролях стариков…»
Но и имения под Женевой он пока не оставляет. «Весной я садовник в Делис, — говорится в том же письме. — …у Вас тоже в марте цветут тюльпаны?»
И тем не менее вскоре после скандала в Женеве, в 1757-м, из-за статьи д’Аламбера под тем же названием в седьмом томе «Энциклопедии» Вольтер начинает искать нового убежища, даже убежищ. Немалую роль в его желании удалиться от столицы ханжей играет Руссо. Без участия Жан-Жака не обходится ни одна неприятность ни раньше, ни позже, и эта битва, и преследования «Поэмы о гибели Лиссабона», многое еще…
А чего только этот «сумасшедший», этот «дурак» не предпринимает, чтобы помешать домашнему театру своего бывшего учителя и кумира! Мало того… Руссо изменяет особенно гонимой теперь партии «философов», к которой прежде принадлежал, отказывается впредь сотрудничать в «Энциклопедии». Этого Вольтер никак не может ему простить, хотя более снисходительный д’Аламбер считает, что «Жан-Жак все-таки и теперь служит правому делу». Руссо между тем навлекает в Женеве опасность на самого Вольтера.
Поэтому уже в сентябре 1758-го тот начинает переговоры с де Броссом о покупке имения Турне, совсем близко от французской границы. В октябре — с владельцем Ферне, повторяю, на французской территории, но в часе езды от Женевы, неким голландским полковником. Покупает и то и другое.
И это не случайно, и не от жажды приобретений. «Философы должны иметь три или четыре убежища, подполья…» — объясняет Вольтер в одном из писем. Только имея возможность менять свои убежища — Делис, Турне, Ферне, он может ощущать себя ничьим подданным— ни Людовика XV, ни Фридриха II, ни Швейцарской республики… На поверку, свободы в ней ненамного больше, чем в королевствах. Теперь наконец богатый и независимый, Вольтер на седьмом десятке устроил свою жизнь так, как хотел, занял блистательную стратегическую позицию. Если захочет обидеть Женева — он на французской земле… Если Версаль — он в Швейцарии.
Итак, он становится королем. Но не только потому, что образ жизни его в самом деле независим и роскошен. Прежде всего он король мысли, арбитр справедливости.
ГЛАВА 2
ЛИССАБОН РАЗРУШЕН…
Делис далеко от Лиссабона, и Вольтер, его близкие, дом, сад, виноградник, конюшня не пострадали от того, что была разрушена португальская столица. Но если землетрясение докатилось до Италии и Северной Африки, затронуло Англию, Скандинавию, Азорские острова и, по одному из бюллетеней, доходивших до Женевы, оказалось ударом по всей Европе, то не меньшим ударом было оно и для Вольтера. Не меньшие последствия имело для его внешней и духовной биографии и умственной жизни общества.
Когда 1 ноября 1755 года в Делис задрожали оконные стекла, никто и сам хозяин сразу не поняли, что это значит, и тем более не мог предвидеть, как далеко разойдутся круги от катастрофы. Но скоро стали доходить страшные известия о землетрясении. Оно разрушило одну из европейских столиц и крупнейший центр мировой морской торговли. Сперва доносились еще туманные слухи. Но вскоре за ними последовали письма очевидцев, бюллетени с ужасными подробностями. Десятки тысяч людей погибли вместе с рухнувшими домами. Не меньше оно застало в церквах и соборах: 1 ноября — день поминовения усопших. Молясь за них, верующие сами были убиты: кого раздавило, кто сгорел между развалинами от возникших в изобилии пожаров. Точное число жертв в Лиссабоне неизвестно, но предполагали — сто тысяч. Уже этого одного, не говоря о том, что земля заколыхалась и в других странах, было достаточно, чтобы волнение охватило все народы, все слои общества. В салонах, в тавернах, в мануфактурах и мастерских не говорили ни о чем другом.
Заколебалась земля, основа всего, и с ней заколебались привычные для большинства убеждения. Сомнения стали вызывать сама религия и господствующая философия. Ведь основа мироздания — человек. Для него — тысячелетиями твердили духовные книги и проповедники и на протяжении века Лейбниц и его ученики, английский поэт Поп — создано благополучие мира. И вдруг столь наглядно это благополучие рушится, гибнет сто тысяч человек. Многие и далеко от Лиссабона усомнились в боге как добром отце.
Вольтер, прежде всего, очень страдал. Ничто не ранило его так, как человеческое несчастье. А клеветники называли и продолжают называть Вольтера злым. Перед его глазами вновь возникла Варфоломеевская ночь. И до того он мучительно переживал каждую ее годовщину. Но на этот раз не одни люди уничтожили других, ни в чем не повинных, а сама природа. Вольтеру с его живым воображением казалось, он слышит предсмертные крики несчастных, видит истерзанные, разорванные в клочья тела.