Много вероятнее, как доказал Вэйд, серьезнее других изучивший творческую историю «Кандида», что Вольтер писал его дольше и начал, если не кончил, до поездки в Шветцинген. То, что он развлекал курфюрста чтением глав повести, вовсе не значит — там он их и писал. Мог и отделывать, шлифовать готовое.
Вэйд называет такие сроки написания «Кандида». Был начат в первых числах января 1758-го, когда Вольтер сравнивал Лозанну с Константинополем, а турецкая столица в повести фигурирует. Работал с невероятной энергией. 15 января отложил на два месяца в сторону. Между 15 марта и 15 апреля сделано больше половины. К 15 июля повесть была уже практически готова. Копию Ваньера Вольтер, вероятно, подарил Карлу Теодору перед отъездом из Шветцингена как плату за гостеприимство. Но Вэйд располагает и доказательствами, что мог послать 23 августа. Не исключает исследователь и того, что «Кандид» был закончен в резиденции курфюрста и тогда уже начал ходить в списках.
Не все современные западные вольтеристы — у нас этот вопрос так тщательно не изучался и столько не дебатировался — разделяют точку зрения Вэйда. Мориц еще прежде пришел к выводу, что «Кандид» был начат не раньше июля и дописан не позже сентября. Хэвенс — что вся повесть была начата и окончена в Шветцингене. Торри склоняется к тем же срокам.
Конечно, не столь существенно, когда и где был написан «Кандид», за три дня, за десять дней или за три месяца, однако с перерывами.
Значительно важнее то, что главное содержание, аптилейбницианскии пафос повести дают все основания думать — корни ее уходят далеко вглубь, она зародилась еще в Сире. Иной вопрос, что в сюжет «Кандида» вошли многие позднейшие события, названные прямо или зашифрованные, — Семилетняя война, ссора с Фридрихом II и бегство автора из Пруссии, Лиссабонское землетрясение, иезуитское государство в Парагвае и война с ним испанцев…
Ясно одно — изданный в начале 1759-го, он был написан в 1758-м. Все сходится на том, что побудило Вольтера именно тогда написать «Кандида», какие исторические и биографические события вызвали появление повести. Особых разногласий не вызывают у исследователей и реалии, которые легли в основу «Кандида», и что из сочинений Вольтера его подготовило, почему автор выбрал эту форму, причудливо сочетая действительность и вымысел, чем вызвано и на этот раз столь излюбленное им, но превосходящее другие повести обилие путешествий героя.
Хэвенс в своей книге в главе «Советуясь с «Кандидом» риторически спрашивает: «Что может быть лучше для распространения идей, чем так называемая философская повесть? Не философские тракты, во всяком случае!»
Затем он переходит к предыстории «Кандида», его реалиям, к предшествующим фактам биографии автора. Соответствия видны сразу.
В первых главах легко угадывается сатирически изображенная под названием Вестфалии * Пруссия. Возможно, намекая на свое незаконное происхождение и, главное, высмеивая немецкую аристократическую спесь, Вольтер пишет о Кандиде: «Слуги подозревали, что он был сыном сестры барона Тундер-тен-Тронка (в замке которого жил юноша. — А. А.) и одного соседнего доброго и честного дворянина, за которого эта барышня ни за что не хотела выйти замуж, так как он мог указать только семьдесят одно поколение предков, остальная же часть его генеалогического древа была погублена разрушительной силой времени». И характеристика самого барона, насмешки над тем, что «у него не было настоящих гончих», — скрытое противопоставление французским аристократам, — «и в случае необходимости собаки с его заднего двора превращались в охотничью свору», и то, что баронесса, его супруга «весила почти триста пятьдесят фунтов, и это вселяло к себе величайшее уважение», служат этой же цели.
Затем такая же спесь, вызвавшая изгнание Кандида из-за ничтожной причины бароном пинками ноги в зад, — преобразованное отражение обращения с Вольтером прусского короля. Комментаторы часто указывают на ссору автора с Мопертюи, вызвавшую гнев Фридриха.
Во второй главе Кандида коварно вербуют в солдаты царя болгарского, то есть короля прусского, осыпая монарха преувеличенными похвалами. Тут Вольтер явно негодует против отмененной Фридрихом II, но, видно, не совсем, системы формирования армии его отцом, покойным королем. То, что рассказывается затем о муштровке и шпицрутенах, применяемых и при философе на троне, очень точно. Явная издевка и то, что милосердие царя болгарского — он даровал Кандиду жизнь — «будет прославляться во всех газетах и во все века».
Глава третья — гротескное описание войны, объявленной царем болгарским (прусским) царю аваров. Это Семилетняя война, а под аварами имеются в виду французы. И в той же главе благодетелем Кандида, которому отказывали в милостыне и те, кто ораторствовал о милосердии, стал анабаптист, человек, который никогда не был крещен. Над крещением Вольтер смеялся еще в «Философических письмах». И хотя анабаптисты — название реальной секты, распространенной тогда лишь в Германии и Нидерландах, Вольтер, очевидно, имел в виду и английского протестанта Фолкнера, некогда спасшего его в Англии, и швейцарских кальвинистов, открывших для великого изгнанника ворота Женевы и поначалу так ему нравившихся.
Вместе с биографией автора и история вошла в повесть сразу нравами Пруссии и Семилетней войной. Теперь она продолжится Лиссабонским землетрясением, которое увидят КандИд и его учитель Панглосс, взятые анабаптистом Жаком с собой на корабль, когда он через два месяца отправился по торговым делам в Португалию.
Сопоставление биографических и исторических фактов с сюжетными мотивами, исторических личностей с персонажами принадлежит мне, но подтверждает мысль Хэвенса: я с ней согласна.
Вэйд тоже считает, что «Кандид» — продукт серии событий, начавшихся с 1750 года и даже раньше». Опираясь на Лансона, исследователь пишет: «То, что Вольтер быстро оправлялся после несчастий, было почти его второй натурой». То же можно сказать и про Кандида, мы в этом убедимся, анализируя повесть.
Затем Вэйд перечисляет произведения, которые «Кандид, или Оптимизм» как бы вобрал в себя: «…реакцию автора на Лиссабонское землетрясение — «Поэму о гибели Лиссабона», «…отклик на все поражения Вольтера и черты его времени — «Мемуары».
«Каждое из этих произведений — часть «Кандида», — пишет Вэйд, и это верно, поскольку имеется в виду дань сказки реальности и генезис ее. Но ни одно из названных сочинений, даже «Задиг», не равны «Кандиду» по идейной глубине и художественному совершенству, давшим ему бессмертие.
Не только Вэйд, но многие вольтеристы считают «Историю путешествий Скарментадо» (1756) первым наброском «Кандида», отмечая даже созвучие названия города Кандия, где родился герой первой вещи, с именем героя второй. И это верно. Те же путешествия, те же злоключения, то же разочарование в доктрине «все к лучшему в этом лучшем из миров» и то же осознание необходимости продолжать жизнь.
Вэйд правильно отмечает и различия: «Проблемы Скарментадо вовне, он смотрит наружу, но не внутрь себя самого», подчеркивает и сходство, «но такое, как ранний набросок может напоминать законченный идеал» «История путешествий…», бесспорно, недописанная работа, отрывок чего-то, что могло быть осуществлено, но осуществлено не было…», Называя его «эмбрионам «Кандида», Вэйд пишет: «Ни время, ни место, ни характеры, ни действия, ни оправа еще не те, но видна уже возможность стать формой, стилем, мыслью…»
Действительно, пусть не совпадает время действия: Скарментадо родился в 1600 году и начал свои странствия пятнадцатилетним мальчиком — Кандид старше, пусть, кроме Италии, Франции, он объезжает иные страны и части света, но так же плохо везде. В первой повести нет еще и Эльдорадо. Иронический конец «Скарментадо» частично подсказывает философский вывод «Кандида», речь о котором впереди. Вот чем заключается «набросок»: «Я видел все хорошее, прекрасное и восхитительное, что есть на земле, и решил, что в будущем стану довольствоваться тем, что смогу видеть дома, в родной стране. Я женился на своей соотечественнице; она меня сделала рогоносцем, но я пришел к выводу, что мое положение еще одно из лучших в мире». Эта повесть заключала в себе зерно «Кандида» до Семилетней войны и лиссабонских событий.