Из прошлого перед Вольтером выступали враги, множество врагов, обид, несправедливостей, в Париже и не одном Париже… Его травили как атеиста за то, что он был заинтересован в торжестве истинной философии. Канцлер д’Агессо не разрешал печатать «Элементы философии Ньютона»…
Все это снова и снова всплывало в памяти Вольтера, когда он садился за «Мемуары». Интриги мадам де Моли, махинации «осла Мирепуа», откровенная враждебность Морепа, его презрительное: «Я вас раздавлю…» Неблагодарность французского двора после удачных — так он думал — переговоров с Фридрихом… И, может быть, всего мучительнее было — если он и получал награды и удостаивался почестей, то не за свои подлинные заслуги, а лишь благодаря покровительству опять-таки королевской фаворитки, маркизы де Помпадур. Да, жизнь его была полна горечи и особенно отравлена смертью мадам дю Шатле и разочарованием в жестоко обидевшем своего учителя Фридрихе II… Стать выброшенной «кожурой апельсина», франкфуртским арестантом и затем быть изгнанным, отторгнутым французским двором и кардиналом де Тенсеном…
Но горше всего, что, так любя свободу, он вынужден был жить при королях. Причем не только внешне… В «Мемуарах» Вольтер не боится показать, как придворное начало проникло в самую его натуру.
Вэйд упрекает его за комплименты кардиналу Флери, за то, что он гордится добрыми отношениями с маркизой де Помпадур: «Я знал ее достаточно, был даже поверенный ее любви».
Мне кажется, что Вэйд недооценивает или просто не видит иронии Вольтера в «Мемуарах» по отношению к самому себе, саморазоблачения.
В том, что долго его судьбой было — от короля к королю, он тоже виноват. С какой издевкой над собой написано, что он не мог «противиться победоносному суверену, поэту, музыканту и философу, который претендовал на мою любовь к нему, приняв меня в Потсдаме лучше, чем Астольфа — в замке Альчины!».
О том, как на самом деле складывались отношения Вольтера с Фридрихом, читатель знает из главы «Лета, осени, зимы…». Но сейчас я говорю о другом — как, будучи беспощаден к Фридриху, Вольтер беспощаден и к себе…
В «Кандиде» «я» — рассказчика и многое, хотя и не все, сказочно преобразовано. В «Мемуарах» «я» — Вольтера и внешней преобразованности нет. Напротив, внешне все документально. Подчеркиваю — внешне, сатиричность их не только в авторской интонации, но и в преувеличениях фактов и даже вымысле. Примеры приводились.
Но основное различие не в этом. В «Мемуарах» — история скорее комментарий к биографии. В «Кандиде» биография — комментарий к истории, а история — материал для философии. Поэтому, казалось бы, Вольтер должен был написать «Мемуары» раньше «Кандида». А написал потом. Однако и в этом есть своя закономерность — он позже изготовил ключ к шкатулке, уже сделанной. Как мы убедились, «Мемуары» позволяют расшифровать реалии «Кандида».
Казня себя за иллюзии в «Кандиде», Вольтер вместе с тем как бы разделился между Панглоссом и Мартеном, сложно объединив оптимизм и пессимизм и найдя выход из того и другого. Однако при всей автобиографичности ряда перипетий судьба Кандида — это отнюдь не портрет Вольтера. Это и не характер, хотя в нем есть элементы характера. То же относится и к персофиницированвым идеям — Панглоссу и Мартену, несмотря на то, что у первого есть реальный прототип и несчастья его — преобразованные неприятности Кенига в Берлине.
Только к концу Панглосс откажется от своего учения. Но на всем протяжении повести он, несмотря на жесточайшее испытания, — оптимист.
Вот одно из самых программных мест повести:
«— Скажите же, мой дорогой Панглосс, — спросил его Кандид, — когда вас вешали, вскрывали, избивали, когда вы гребли на галерах, продолжали ли вы думать, что все к лучшему в этом лучшем из миров?
— Я всегда оставался при своем первоначальном мнении, — ответил Панглосс, — потому что я же философ. Мне не пристало отрекаться от своих мнений, ибо Лейбниц не мог ошибиться, а предустановленная гармония есть прекраснейшая вещь в мире, так же как полнота вселенной и невесомая материя…»
Здесь атакуется лейбницианство, пренебрегающее опытом. Кандид постепенно начинает извлекать уроки из действительности, для Панглосса это невозможно, безнадежно.
Конечно, то, что тут сказано, не включает всего Лейбница и его роли в истории человеческой мысли. Он тоже был одним из предшественников французского Просвещения, потом замещенным английскими эмпириками, материалистами. От них пошло уважение Вольтера к опыту.
И в «Кандиде» и в «Мемуарах» Вольтер еще до Дидро полемизирует с племянником Рамо. Тот говорил; «Самое важное, что вы и я существуем, и наш мир не был бы лучшим из миров, если бы вы и я не существовали». Как существовать, для него неважно. А для Вольтера важно. Опыт показывает, что мир, в котором он живет, отнюдь не хорош. А жить надо. Как? Ответ на этот вопрос словно бы дан приведенной цитатой из письма — в спокойствии, наслаждении им, чего лишены короли. Однако это не расшифровка, а, напротив, зашифровка подлинного ответа на вопрос не только, как жить самому, но и как быть с нашим, отнюдь не совершенным миром.
В «Мемуарах» говорится не об одном покое, но и о свободе, которой автор пользуется с тех пор, как для него открылись ворота Женевы, и о том, что теперь он не может удержаться и не сказать нескольких слов о своем жизненном опыте.
В «Кандиде» тот же жизненный опыт, но и опыт исторический использованы для философского вывода и, как будет показано дальше, программы действий.
Вернемся в 1758 год. Задумаемся, почему именно тогда был написан «Кандид». Вольтер — на вершине своих возможностей во всех смыслах. Независим, прежде всего, и внешне и внутренне. Обогащен глубоким знанием и современности и истории. Позади поучительнейшие путешествия и жизнь в Голландии, Англии, Бельгии, не говоря уже о Франции и Швейцарии, Пруссии. Мысль его до отказа снабжена событиями, происшествиями и анекдотами… Написаны и «Век Людовика XIV» и «Опыт о нравах и духе народов», для чего прочтены тысячи фолиантов, отобраны и выстроены в единую концепцию десятки тысяч исторических фактов. Не менее важно его разочарование в дворах, равно версальском и потсдамском, его действительный успех, сопровождаемый неизменной завистью и преследованиями. Он успел уже сказать много о деликатных материях религии и государства и заплатил за это дорогой ценой костров, на которых сжигались его произведения, Бастилии, изгнаний, травли… Не избежал и некоторых компромиссов, которые осуждает в «Кандиде» не меньше, чем осудит в «Мемуарах». Его прозаической стиль «безделок», оказавшихся самым серьезным, уже раньше создан в первых циклах философских повестей — тех, что написаны в Со, Люневиле, Берлине; стиль убийственный тем более, что остро отточенная шпага легка и изящна…
К тому времени в «Поэме о гибели Лиссабона», эпистолярной полемике с Руссо, решительно ниспровергнуты Лейбниц и Поп, религиозная доктрина покорности провидению.
Словом, все подготовлено для завершения того, что было лишь набросано в «Истории путешествий Скарментадо».
У Вольтера впереди еще два десятилетия огромной жизни человечества и жизни собственной. Еще будут написаны портативный «Философский словарь» и словарь семитомный, «Простак», «Человек с сорока экю», «Принцесса Вавилонская», окончены «Орлеанская девственница» и «Век Людовика XV»… Предстоят еще борьба за «Энциклопедию», процессы справедливости… Но уже пришло время для во многом итогового, идущего далеко вперед произведения Вольтера — «Кандид, или Оптимизм».
Понимал ли сам автор значение этого маленького романа? Переписка показывает, что не сразу. Был уверен, что истинную глубину мысли проявил в классицистических трагедиях, в философских поэмах. «Кандид» сперва казался автору если не безделкой, то легким откликом на текущий момент, не потребовавшим серьезных приготовлений, длительных трудов, как «главные» его сочинения… Всего лишь счастливым продуктом деятельного пера, с удивительной быстротой бегущего по бумаге.