ВРАГИ, ИЛИ ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА
Анна Ахматова удивительно точно заметила — если бы не Пушкин, которого они преследовали, никто бы теперь не помнил графа Бенкендорфа и его помощников.
В 1765 году Жозеф Альфонс Омер граф де Вальбель, отвечая Вольтеру, жаловавшемуся на врага, советовал не обращать такого внимания на современных Зоилов. Он писал: «Надо презирать тех, кто заслуживает презрения! Не оставляйте их имен потомству в своих сочинениях! Если мы знаем, что Зоил и Терзит существовали, то лишь благодаря Птолемею… Но лишь благодаря Вам будут знать о Фрероне — позорище нашего века… Притом я сомневаюсь, что когда-либо мы увидим его у позорного столба».
Вальбель оказался пророком. Действительно, имена аббата Дефонтена, Фрерона, старых врагов Вольтера, и Ле Франка де Помпиньяна, нового его врага, история сохранила лишь потому, что они преследовали великого человека, и он сам немало тому способствовал и сочинениями и письмами. Сюда надо присоединить и аббата Нонота, и еще множество хулителей Вольтера, хулителей Просвещения — помельче…
И нельзя обвинять главу партии философов в том, что он так яростно оборонялся против врагов и на них нападал. Им руководила прежде всего не личная обида, а интерес всеобщий. В 1759 году Вольтер писал Тьерьо: «Какие несчастья со всех сторон терпит народ! А мои дорогие парижане развлекаются пошлостями и дрязгами, когда государство страдает, когда Франция истощена и кровью и деньгами…»
Затем речь идет словно бы о частном случае. Мар-монтелю приписали пародию, которая и не могла выйти из-под пера энциклопедиста. «Это дело не его ума, не его сердца», — писал Вольтер, доказывая, что комедия «Женщина, которая права», в искаженном виде напечатанная в листке Фрерона «Анне литерер» (Амстердам, 1759), была продукцией самого «фатоватого издателя». Это он посмел так непочтительно изобразить женщину, нечаянно попавшую в его руки. Де Фрерон «думает, что это новое произведение, и не знает (иронические словоупотребления Вольтера выделены мной. — А. А.), что она была сыграна двенадцать лет назад на маленьком празднике во дворце Станислава Лещинского. Главную роль исполняла мадам дю Шатле. Разумеется, пьеса не была такой, какой ее представил читателю Фрерон. Он схватился за эту вещь, как голодный пес за первую попавшуюся ему кость». Вольтер особенно негодовал, потому что была задета память божественной Эмилии. Вероятно, она и была автором комедии.
Но главный пафос письма не в разоблачении этой подлости. Дальше Вольтер признается: «Я люблю, по правде сказать, протягивать янсенистов, молинистов, выдающих банковые билеты за билетики исповеди, эту беду нашего века…» Затем он переходит к иезуитам и заверяет: «Я не опускаюсь до того, чтобы осмеивать брата Бертье. Я оставляю этих господ для исторической статьи, где поставлю вопросы, касающиеся Португалии и Парагвая».
Но пасквили, мелкая клевета и дрязги, не меньшая беда столетия, ранят его чуть ли не больнее, чем злая власть божьих слуг и самого бога. С горечью он называет низости Фрерона «развлечениями моей старости» и «расплатой за мою отставку».
Лейтмотив письма — как можно этим заниматься, этим увлекаться, когда родина в несчастье?
Фрерон был не пасквилянтом и клеветником, а умным и язвительным критиком другого лагеря, но направление мысли Вольтера правильно.
И нужно помнить о его темпераменте.
Не случайно он называет Фрерона худшим из рецидивистов. В том же 1759 году критик грубо посягнул на «Кандида». «Как он мог? Несчастье тем, кто противостоит множеству почитателей!» — воскликнул жестоко оскорбленный Вольтер, уже оценивший свою повесть.
С каких пор он знал сменившего аббата Дефонтена этого главного своего врага на протяжении уже четырнадцати лет и потом врага пожизненного? После yападок Фрерона на «Кандида» Вольтеру попался старый номер «Анне литерер» 1754 года. Правда ли говорил Вольтер, заявляя: «Мне сказали, что он (Фрерон. — А. А.) издавна мой враг. Уверяю, что ничего об этом не знал»?
Вероятно, согласиться было бы выгоднее для Фрерона. Но он рискнул обнародовать мнимую наивность Вольтера и доказательства того, что он много раньше был знаком с ним самим и его листком. По словам критика, Вольтер еще в Берлине распространял слухи, что Фрерон приговорен к каторге.
Тот ответил и на нападки, и на это разоблачение в 1760-м комедией «Шотландка», где вывел своего противника под прозрачным именем Флерона, изменив одну букву. Пьеса была тогда же и напечатана, и сыграна труппой автора. В другом персонаже «Шотландки» зрители без труда узнавали редактора иезуитского журнала аббата Бертье. Вольтер оказался непоследователен и не сдержал обещания атаковать духовенство только в серьезной исторической статье.
Он, разумеется, заявил, что комедия принадлежит другому автору и даже переведена с английского. Мало того, признал справедливость суровой критики пьесы самим Фрероном. Тот утверждал, что Вольтер не мог написать так плохо. Подлинный автор «Шотландки» не преминул с этим согласиться и еще развил доказательства своего антагониста и прототипа главного героя. «Ведь я не мог написать так скверно!» — это — мы знаем — постоянный аргумент Вольтера, когда он отрицает свое авторство.
Между тем комедия для своего времени была хороша, злободневна, била по цели, имела, помимо успеха у зрителей и читателей, большой общественный резонанс, и автором ее был Вольтер.
Это лишь эпизоды из длительной и ожесточенной борьбы его с этим врагом. Вот еще два. В 1761-м Вольтер иронически благодарил Дамилавиля: «Вы мне доставили удовольствие, опубликовав глупости Фрерона о комментариях к Корнелю». Последние написал сам Вольтер, приложив их к изданному им собранию сочинений Пьера Кориеля.
В «Анекдотах о Фрероне», написанных якобы Лагарпом, тогда очень приближенным к Вольтеру молодым литератором, рассказан и такой случай, относящийся к тому же времени. О нем 6 мая 1761-го Вольтер писал одному своему корреспонденту: «Месяц назад лейтенант полиции Сартен отдал приказ, велев Фрерону к нему явиться, чтобы намылить его ослиную голову за мадемуазель Корнель».
И то и другое было очень чувствительно для Вольтера, так любившего удочеренную им двоюродную внучку великого драматурга, столько труда вложившего в издание собрания сочинений ее деда и потому, что ценил его наследие, и чтобы обеспечить Мари.
Фрерон разоблачен и в «Орлеанской девственнице». А в «Кандиде» и «Простаке», будучи соответственно аттестован, далее прямо назван.
Не случайно врагом, на которого в 1765-м жаловался Вольтер графу де Вальбель, был не Фрерон, а Ле Франк де Помпипьяп.
Должность, необходимая в королевстве французском не менее, чем должность генерального контролера, министра иностранных дел или архиепископа парижского, «должность» «Анти-Вольтера» никогда не оставалась вакантной. С 1760 года эта должность, бесспорно, занималась Помпиньяном, или даже называлась «Ле Франк де Помпипьян».
Конечно, у него были подручные, помощники, коллеги и начальники. Но роль Помпипьяна в крестовом походе, предпринятом на границе 50-х и 60-х годов против «Энциклопедии» Просвещения, Разума, была очень велика. Он обладал для этой роли всеми необходимыми качествами: непомерным честолюбием и заносчивостью бездарности, не могущей простить гению его гениальности, правдолюбцу — его любви к правде, неукротимым желанием прославиться; вопреки отсутствию каких-либо способностей превосходным слухом, позволяющим угадывать, на каком инструменте и какую мелодию нужно играть, чтобы угодить «сильным мира сего».
Его ненависть к Вольтеру была особенно велика, потому что в нем Помпиньяп видел главное препятствие на пути к Олимпу. Даже сделанная им пышная карьера помогла возместить того, что ему не удалось стать поэтом века, для чего — по собственному убеждению — был рожден. Он считал Вольтера злостным узурпатором якобы ему принадлежащего трона. Таковы были личные мотивы этого Анти-Вольтера, примешивавшиеся, как часто бывает с Анти-Вольтерами всех времен и народов (термин нужно понимать расширенно), к борьбе идей. Да и какие у клеветников, злопыхателей, карьеристов бывают идеи? Не случайно Вольтер отделял иезуитов, социниан, молинистов, прочие секты и ордена от пасквилянтов. У тех все-таки были пусть ложные, но идеи!