Кайли вставила два пальца в рот и громко свистнула. Наконец, мелодия прервалась, и стало чуточку тише.
– Ладно, перерыв!
– Сколько? – Спросил Бёр.
– Минут пятнадцать. Сходите, перекусите!
Команда облегченно выдохнула. Танцоры быстро разбежались кто куда. Певцы разошлись по мягким стульям для зрителей, где обычно поднимали ручки и ложились. Эти ребята двигались меньше всех, но почему-то уставали так, будто своим голом двигали мебель.
Вскоре в зале осталось совсем мало людей, и те, кто все еще был в помещении, вряд ли слышали разговор этих двоих.
Кайли поднялась на сцену.
– Не надо было всех разгонять, – заявил вдруг Уилл, – я просто задумался. Теперь зря время потеряем.
– Им нужно было передохнуть. И тебе тоже.
– Со мной всё в порядке.
Он сел на бутафорскую бочку и небрежно раскинул ноги в разные стороны. Опорой под спину служила лишь жесткая стена, но, судя по лицу парня, ему и того было достаточно.
– Ты выглядишь уставшим… – Она искренне беспокоилась за друга и уже устала пытаться показать ему это. Все равно ее волнение ничего не меняло. И как будто бы делало хуже…
– Я не спал сегодня.
– Понимаю. Я постоянно просыпаюсь.
– От чего?
Он посмотрел на нее с неподдельным любопытством. «От того же, от чего и ты не можешь уснуть» - хотела ответить та, но вовремя передумала. Ситуация с Уиллом сломала не только ее. И всё же упоминать лишний раз о том не хотелось.
Вопрос остался без ответа и, кажется, Уилл вообще забыл о том, что его задал.
– Нам действительно нужна эта сцена? – Сказал вдруг он. – Она предпоследняя в акте. Если ее убрать, ничего особо не поменяется. Джон Лоренц важен только первую половину пьесы, а дальше – всё. Надо ли устраивать эту слёзедавилку ради пары секунд?
– Это же ключевой момент в развитии персонажа!
– И что? – Фыркнул Уилл. – Второй акт мы ставить не будем. Даже если представить что смерть друга как-то влияет на моего героя, то карая, блин, разница? Дальше об этом не упоминается. Гамильтон сразу же начинает петь, танцевать и писать конституцию. Кому вообще есть дело до Лоренца?
– Мне есть дело… Он мой любимый герой.
– Потому что пытался освободить черных от рабства?
Кайли почувствовала в этой фразе скрытый подтекст. Но за все годы дружбы Уилл ни разу не затрагивал тему расс, так что изменилось теперь?
– И поэтому тоже.
– Круто! Значит, сцена с Лоренцем важна потому что… Потому что – что? Он тебе нравится. Этого достаточно?
– Почему ты злишься?
– Мне приходится переживать все эти чувства. А зрители поймут хотя бы часть из этого?
– Они почувствуют.
– Да прям таки! Я чувствую. Я вживаюсь в роль и ощущаю на себе смерть лучшего друга. Я страдаю, Кайли! Никто другой, даже сам Джон Лоренц, так не выкладывается! И всё ради чего? Чтобы несколько человек в зале сделали грустное «хм-м-м», и мы тут же перебросили их в веселые будни политика?
– Опустив эту сцену, мы пожалеем. Повествование превратится в манную кашу. Никаких больше эмоций, кроме радости, от победы над Англичанами и до самого финала. Слишком монотонно…
– Вся жизнь монотонна! – Закричал он. – Мы должны каждую сцену менять настроение, плясать и бегать, чтобы кому-то там было повеселее! Кого мы веселим? Зачем?
Она не знала, как на это реагировать. Казалось, Кайли выпускает из вида что-то очень важное. Но что именно – понять невозможно.
– Это театр, Уилл… Мы должны развлекать людей, в этом весь смысл.
Его выпученные, как два блюдца, глаза смотрели прямо в душу. В тот самый момент она окончательно поняла, что они говорят на разных языках.
Паренек вдруг громко рассмеялся. Он зажмурился, закрыл лицо руками и поджал ноги поближе к туловищу. Из его груди вырывались отрывистые вздохи. Уилл едва удерживал равновесие, так и стремился свалиться на бок.
– Извини! – Сдавленно произнес тот, вытирая капельки слезинок с щеки. – Я что-то совсем… Ух. Может, мне пойти домой?