Ночью спим на возах. Мороз около двадцати градусов. Полный месяц смотрит сквозь деревья. Снег искрится и хрустит под ногами. Первую ночь я лег на возу не раздеваясь и никак не мог уснуть. Владимир Николаевич Дружинин, бывалый партизан, посоветовал:
— Вы разденьтесь и разуйтесь, будет теплее. Сначала страшно, а потом под кожухом согреетесь…
В самом деле, когда снимаешь сапоги, раздеваешься до белья и завертываешься в овчинный кожух, можно согреться. Только ложиться страшно. Ложишься будто на иголки, а вставать, вылезать из-под кожуха на двадцатиградусный мороз — ох как не хочется.
Последнюю ночь на возу и под кожухом не могу уснуть. Дрожу, не в силах согреться. Наконец засыпаю тяжелым сном, с беспорядочными, бессвязными сновидениями. Мелькают во сне лица, искаженные болью. Вдруг громкий голос наяву произносит:
— Воны сплять!.. Подождить до утра, бо воны сплять.
Несколько незнакомых возов стоят цепочкой в отдалении. Боец охраны говорит с селянами. Георгий Иванович слезает со своего воза.
— Что за люди? Что такое?
— Это селяне «оттуда», из районов, занятых немцами, прорвались к нам.
— Четвертые сутки пробираемось до вас, — радостно, возбужденно говорят они. — Заслышали, у Ковеля пушки гремят, стали собирать вам помощь. По восьми селам собирали. Кто даст картопли, кто жменю муки. Люди рады бы дать больше, у самих нема, бо нимцы забрали подчистую усе. Кожухи забрали, свитки, люди сидят раздеты по хатам. Дожидаем вас, партизан, чи Червону Армию.
— Ось це больную привезли до ваших докторов.
На одном из возов лежала женщина с раздробленной, почерневшей рукой. Она вцепилась в немца, уносившего из ее хаты мешок картофеля, и немец избил ее, искалечил руку и грудь прикладом.
Светает. Женщину вносят в операционную. Один из возчиков, молодой селянин, робко подходит ко мне:
— Доктор, мы составили письмо до товарища Сталина. Можно переслать его в Москву?..
Косые, крупные, неумело написанные буквы разбегаются на листе серой бумаги:
Школа жизни
Март. Тает в лесу. Откинув марлевую занавеску на окне землянки, вижу сверкающие под солнцем лужи, бледные лица выздоравливающих. Но сам из землянки теперь почти не выхожу.
Лежу с острым приступом ревматизма. Пухнут суставы позвоночника и ног. Хожу па костылях. Как будто холод проник внутрь костей и ни днем ни ночью оттуда не выходит.
Лежа на постели, изучаю записи сестер, вспоминаю каждого раненого, делаю подсчеты. Наш госпиталь вернул в строй восемьдесят три процента раненых. Среди них было немало таких, какие, по обычным представлениям, считались безнадежными.
У двух бойцов, под Ковелем, были тяжелые ранения в голову, с обширными проломами черепа. Обоих удалось оперировать. Оставлять их на месте, под открытым небом, на двадцатиградусном морозе, значило бы убить их наверняка. И отправлять их в госпиталь, согласно научным правилам, было нельзя. Тяжело раненные в голову не подлежат перевозкам. Всякое передвижение для них считается смертельным. Но третьего выхода у меня не было, и я отправил обоих раненых в госпиталь за восемьдесят километров на санях, по лесным дорогам. И оба остались живы.
Может быть, это случайность? Но откуда такое скопление случайностей? Каким образом в грязной избе, где летали мухи, Кривцов избежал воспаления брюшины? И после того, как раненный в живот долго бежал за телегой, и после того, как целый день лежал на возу без всякой врачебной помощи — он все-таки остался жив! Много, много было таких случаев! Возможно, некоторую роль играет здесь благоприятная бактериологическая среда в безлюдном лесу, слабость инфекции вдали от населенных пунктов. Но, видимо, решающую роль играет напряженная воля к жизни, повышенная устойчивость организма, мобилизованного стремлением к великой цели!..
Вода быстро набегает в мою землянку. Каждое утро Гречка выносит не меньше десяти ведер. В течение дня каждый приходящий ко мне в гости, по неписаному правилу, вычерпывает еще по три ведра, но вода прибывает и прибывает. Как будто все вешние лесные потоки скопляются у меня на полу. Но это уже ненадолго, наша наступающая армия входит в волынские леса.
— Тимофей Константинович, больного привезли!
Беру костыли, опираясь на них, иду в операционную.
Больной лежит на столе. Иссохший крестьянин лет сорока, заросший бородой, в лаптях и серых онучах.