- Но ведь это было далеко после обеда!
- Верно, они вернулись лишь ближе к вечеру. Одежда на юной госпоже оказалась изодрана в клочья. Как оказалось, малышка умудрилась влезть в кусты дикого терновника.
На этот раз он уже дождался благодарственного кивка от меня, лишь после чего вновь взялся за утоление голода. Ел неспешно, качественно смакуя каждую ложку наваристого бульона. Заметив мое рассеянное настроение, некоторое время глядел в ту же темную точку за окном, что и я, и, справившись наконец о забытой мною краюхе хлеба, покрошил ее в миску.
- Но позвольте, я никогда прежде не общался со священниками.
- Не ходили в церковь Создателей, не исповедовались и не причащались? - Нахмурился он.
- Отчего же, в церкви бывал, но вот все остальное как-то обошло меня стороной.
Священник посмотрел на меня с укоризной.
- Тогда, быть может, вы не веруете в Создателей?
Этот разговор можно было не начинать, а начав - не продолжать. Однако я был настолько впечатлен встречей с человеком из высшего духовенства, так как настоятель храма в моем понимании просто не мог быть кем-то из низших церковных чинов, что я банально наплевал на все осторожности - мне хотелось поговорить.
- Я верую в Создателей. Но в моем понимании, вера не нуждается в доказательстве. Особенно кому-либо постороннему, из раза в раз выслушивающему одни и те же искушения одних и тех же людей. Если кому и доказывать что-либо, то лишь только самому себе, что можно сделать и без показательного присутствия на богослужении, верно?
Священнослужитель молчал, ничего не говорил, лишь сверлил меня пронзительным взглядом.
- Просто так принято: если молитва, то в храме, если исповедь, то исключительно священнику. Самовольства церковью не поощряются, считаются чем-то недалеким и не заслуживающим уважения окружающих. Лишь под уложенными мозаиками сводами храмов Создатели видят детей своих и последователей, а все остальное для них сокрыто будто бы туманом.
Настоятель Николас продолжал заниматься своим делом - внимательно изучать меня, словно пытаясь определить сколь истинны были произнесенные мною слова, отчего его обычно насупленные брови были нахмурены еще сильнее, что казалось, будто он вот-вот вспылит. Две неравные вертикальные морщинки прямо над носом прямо указывали на его частые подобные "вспышки". Будь его брови попышнее, это могло бы стать комичным зрелищем. Если бы сидящий напротив не был святой человек.
- Я услышал твою точку зрения, - осторожно проговорил он, и лицо его разгладилось.
- Станете осуждать?
- Еще чего! Я разве похож на чванливого глупца?
- Простите, нет.
- Вот тогда и не извиняйся, сын мой! - Недовольно расширились его ноздри, но надо отдать ему должное, в руки он себя взял достаточно быстро. - Я услышал твое мнение, и даже в некотором смысле согласен с ним. Как ты верно подметил, Великие Создатели на то и Создатели, что всемогущи в деяниях и возможностях своих. И в корне неверно считать, будто лишь в храме они способны услышать уста к ним взывающие. Нет, Марек, церкви и соборы Создателей, вопреки всеобщему мнению, предназначены совершенно не для этого - не по прямому назначению, если так можно было бы выразиться. А прихожане являются на исповедь не ради отпущения грехов, а на причастия не дабы к Создателям вознестись. Вовсе нет. Они являются в храмы ради себя, дабы уверовать и не усомниться. Доказать себе лично, что Всемогущие ушами священнослужителя тебя услышали, осудили и искупили, что Всемогущие десницей отца святого на тебя взор свой непоколебимый обратили да под сень своей защиты приняли. Чтобы было все показательно да наглядно.
Я заметил, что к нашему разговору прислушиваются ближайшие к нам посетители. И если на мои слова они презрительно кривились, то речам святого отца благоговейно внимали.
- Только так, сын мой. Этим и только лишь этим они руководствуются неосознанно, грехи в уме перебирая, да к персту святому очередь выстаивая. Истинно лишь так.
Мне показалось, или на меня взглянули с интересом?
- Все эти службы и проповеди созданы лишь для одного - успокоения метущейся души.
- Вы действительно так считаете, святой отец?
Он глубоко втянул носом воздух.
- Да, я, - выделил он это слово, - действительно так считаю.
- Вы все это сейчас говорите лишь ради того, чтобы я уступил вам свою комнату?
- Отнюдь. Мне достаточно будет и уголочка в ней.
- Скажите, святой отец, все ли священнослужители предпочитают считать так же, как и вы?
- Тебя что-то интересует, сын мой? Прошу, задавай вопросы, не стесняйся, а я же, по мере своих сил и возможностей, попытаюсь на них ответить. Я же чувствую, как тебя что-то гложет.
Какая удивительная прозорливость, но тем не менее точная.
- Правду ли говорят, святой отец, что убийство - самый тяжкий из грехов?
- Истинно так, сын мой. Так писано в заповедях, так завещали нам Создатели. Лишение ближнего своего, даже совсем незнакомого, есть тяжких грех и тягчайший по сравнению с остальными. Ты можешь сколь угодно прелюбодействовать, лгать, таить и красть - все это простится, если в итоге подобное деяние не привело к страшным и ужасным последствиям. Все они обратимы, каждый способен раскаяться в совершенном, искупив ложь и клевету правдой, воровство вознаграждением, а ненасытность мирскую отрешением от сущего и обращением ко миру внутреннему. Но вот убийство искупить невозможно.
- Такого просто не может быть - чтобы от чего-то не было пути назад. Ведь все всегда можно обернуть вспять, я уверен.
- Действительно ли уверен или слепо веруешь? Поверь, Марек, между ними великая разница.
- Хотел бы я солгать, что первое, но тогда бы я согрешил, верно? Не хотелось бы брать на себя очередной грех.
Священник грустно улыбнулся.
- Я мог бы отпустить тебе твои грехи, но для этого тебе пришлось бы исповедоваться.
Я вздохнул, сокрушенно покачав головою.
- Понимаю, - обиженно сжал он губы, отчего они превратились в тонкую полосочку. Не знаю почему, но мне вдруг стало не по себе: с какой ясной проницательностью он взглянул мне в глаза, словно куда-то вовнутрь, таким же и голосом он произнес следующие слова: - Ты способен исповедоваться самому себе.
Эта его фраза чем-то тяжелым, повисшим на моей шее стопудовым камнем, запала мне в душу. Сдавила плечи, сжала грудь, как-то моментально лишив сил. Склонила меня к столу.
- Что-то не так, сын мой? - Сочуственно произнес настоятель с плохо скрываемым торжеством в голосе. - Тебе словно внезапно поплохело.
- Почему, святой отец? - Он внимательно наклонился ко мне. - Отчего мне так плохо от ваших слов? Словно... обухом по голове. Ведь только что я сам так говорил! Говорил про себя же! И верил! Ведь так и есть...
- Все просто, Марек, - крепкая ладонь легла мне на плечо, сжала его. - Разница в том, что ты этому слепо верил, а слепая вера, она... Она хрупка, как хрустальный сервиз, а сервиз цел лишь до тех пор, пока хранится в потаенном уголке, недоступном для глаз чужих. Также и слепая вера - цела, пока лична, пока недоступна еще рукам посторонним, загребущим. И способна разбиться, разлететься на мелкие кусочки, едва ты доверишь ее кому-либо неуклюжему, неважно нарочно ли либо с худыми намерениями. Сейчас, разрушившим твою слепую веру, эдаким невеждой, оказался я. С любым другим ты бы обязательно поспорил, посмеялся бы над его словами да забыл, но волею случая твоим собеседником оказался я.
Нет, подумал я, совсем не волею случая - моей. Зачем я желал этого, почему к этому стремился? Тот ли это разговор, что мне был так необходим? Кажется, теперь я начинаю осознавать ответ.