Петр Андреевич доложил, что траление начали сразу же, как только получили сообщение о сброшенных минах. Кораблей не хватает...
— Почему? — спросил Пантелеев.
— Ремонт затягивается. Ведь вы знаете, какие развалины мы получаем.
Он показал на ошвартованные у дебаркадера катера.
Да, вид у них был далеко не военный. Старые суденышки, облезлые, залатанные. Сколько лет им — никто не считал. Во время войны их не ремонтировали — не до того было. Сейчас они прибыли к нам со своими командами.
— Как народ?
— Люди толковые. Волгу знают как свои пять пальцев. Но уж очень разные. Всех возрастов — от шестнадцати до пятидесяти пяти. Учим их военному делу. Не так-то легко дается им эта наука. К дисциплине привыкают со скрипом.
— Каково настроение у людей? — спросил я.
— Настроение боевое. Так и рвутся на траление. Чуть разберутся в траловом устройстве, начинают проситься в поход. Но я придерживаю их — пусть сначала освоятся.
— Спешить не нужно, — согласился командующий, — но и медлить нельзя.
— Мы сейчас все работаем с новичками, — вступил в разговор начальник политотдела капитан 3 ранга Герман Иванович Фомин, — комплектуем команды, стараемся укрепить их опытными моряками. Заботимся о том, чтобы на каждом катере были крепкие коммунисты и комсомольцы.
Пантелеев всматривается в ближний катер.
— Что, «Обдорск» все еще на приколе?
— Сегодня должен был выйти, но опять неполадки с машиной, — ответил Смирнов. — Не хватает требовательности у старшины Потапова. Отсюда и все беды.
— Может, заменить его надо... — вырвалось у меня.
— Что вы! — воскликнул командир бригады. — Это человек замечательный. Потомственный волгарь. Просто еще жилки военной нет. Сегодня мы серьезно поговорили с ним. Сейчас все работают изо всех сил. Обещают к вечеру подготовить свой катер.
Весь день мы провели на кораблях. Говорили с людьми, присматривались к ним. Я задержался на тральщике В. С. Потапова. Василий Степанович, пожилой уже человек, долгие годы плавал лоцманом. Сейчас его одели во флотскую форму, назначили командиром корабля. Но и по облику и по характеру своему он оставался еще сугубо гражданским человеком. Подчиненных звал по именам:
— Ваня, подай Семену кувалду. А ты, Петр, подтягивай тали. Да не так, дурья голова, помалу, помалу!..
Вани, Пети, Коли, перемазанные сажей и маслом, добродушно переругиваясь, копошились в тесном трюме, втискивая в цилиндр поршень, который никак не лез куда ему нужно. Вообще-то командиру корабля незачем было вмешиваться — распоряжаться здесь полагалось механику. Но Потапов, как и все начинающие командиры, за все хватался сам, а в результате нигде не успевал.
Я отозвал его в сторону, расспросил о делах.
— Сейчас закончим.
— Завтра я пойду с вами.
— Хорошо, — согласился Василий Степанович. Но я почувствовал, что особой радости он от этой новости не испытывал.
Вечером на дебаркадере появился рослый старшина в потертой, но аккуратно выутюженной фланелевке. По выправке, бравому виду сразу чувствовался бывалый моряк.
— Товарищ Башмаков! — окликнул его командующий.
— Здравия желаю, товарищ адмирал.
Башмаков лихо отдал честь. Начальства он не смущался. Видно, знал себе цену. Пантелеев сказал мне:
— Знакомься. Это знаменитый наш Башмаков. Ты видел в штабе флотилии разобранную магнитную мину?
Да, я видел ее. Огромная, она, и обезвреженная, выглядит страшно. Сейчас ее распотрошили, из деталей устроили учебный стенд, у которого занимаются минеры.
— Это Башмаков еще летом прошлого года раздобыл столь ценный экспонат. — Пантелеев задумался на миг и дотронулся до плеча моряка. — Знаете что, старшина, расскажите о том случае новичкам.
— Да сколько можно, товарищ адмирал!
— Ничего. Ведь они еще не слышали. А им польза будет. Страха перед минами поубавится.
Солнце уже наполовину спряталось за горизонт, когда на одном из тральщиков собрались свободные от вахт краснофлотцы. Расположились на верхней палубе поудобнее, кто сидя, кто полулежа на досках настила. Старшина С. М. Башмаков поднялся и стал рассказывать. Говорил просто и очень буднично. Но как его слушали! Да и сам я ловил каждое слово.
— Ну что, братцы. Я старшина поста СНиС. Пост мой вон за тем мысом, отсюда километров восемь. Ночь тогда темная выдалась — жуть. Слышим, гудит самолет высоко, а где — черт не разберет. Ну доложили о шуме, а больше ничего не знаем. Самолет поурчал и улетел. Потом уже, когда чуть развиднелось, прибежали к нам колхозницы. «Родненькие, кричат, в наше село бомба упала».— «Какая бомба, говорю, мы никакого взрыва не слышали». — «А она не взорвалась. Ткнулась в песок и лежит. А возле нее материи белой куча. Вот сколько! Мы хотели было взять, да боимся».