Мы одновременно сделали шаг к статуе, каждая закончила свое обращение к богу. Все было просто и буднично. И в то же время невероятно торжественно. Свет, падающий на мрамор статуи делал лик нашего бога еще прекраснее, а легкий ветерок, казалось, сейчас потревожит его волосы.
Прозрачные слезы бежали вниз, стекали в чашу. Никто и никогда не охранял ее — бог плакал в каждом принцепском доме, даже самом скромном, а преторианцы никогда бы не решились на святотатство из страха перед собственным жестоким богом.
Мы с сестрой опустились на колени и вместе припали к чаше, вкушая, в первый раз в жизни, милосердные слезы нашего бога.
У них не было вкуса, даже того, что присущ воде. И я поняла, они исходят из иного мира, мира, где нет понятия о том, что нечто может иметь вкус.
А в следующую секунду я осталась одна в огромной Вселенной, непостижимо могущественная и такая одинокая. Печаль и ярость одолевали меня, но я умела и желала только разрушать, я была слепа к красоте, голодна и мне оставалось только желать.
Я видела планету, одну из множества, и она была для меня не больше, чем крохотный, потерявшийся в этой темноте шарик. Стоило мне прихлопнуть ее, и ничто не колыхнулось бы внутри. Мироздание было безразлично к существам, которыми была наполнена Земля.
Какой же она была крохотной, моя Земля. Каким незначительным оказалось все, что я знала и во что я верила.
Насколько не имела смысла жизнь во Вселенной. И как быстро я могла бы уничтожить ее, если бы только желала этого.
Пока я желала лишь смотреть. Они были рыбки в моем аквариуме, и хотя я могла бы наполнить его кровью, мне не хотелось этого, пока.
Земля была отделена от меня тоненькой пленкой, и иногда я давила на нее, чтобы посмотреть, как она прогнется. О, я была велика, и я была страшна. Но я не знала этих слов. Я вообще не знала слов.
А потом все закончилось, погрузилось в темноту и исчезло. Я не смогу описать точно, что я испытала. Все слова и сейчас кажутся мне отражающими суть лишь приблизительно, пустыми внутри, полыми.
Незначительными.
А когда я только очнулась, незначительной, полой и хрустально-хрупкой казалась мне сама человеческая цивилизация. И хотя я ощущала движение жизни под кожей, я ощущала себя невероятно бодрой и яростно живой, к этой звериной радости примешивалась и горечь.
Насколько же все, что было важно для меня, оставалось крошечным по сравнению с тем, что управляло Вселенной, миром за пределами моей жизни. Какой смешной была я со своими надеждами и страхами перед лицом сил реальных и значимых.
Я была игрушкой, куколкой в домике, и я надеялась, что ему не надоест играть.
Я посмотрела на сестру, она блаженно улыбалась.
— Как он милосерден и благ, — сказала сестра. — Как любит нас.
И я поняла, что, идущая по Пути Зверя, она ощутила себя той частью бога, которой поклоняюсь я. А я, стоявшая на Пути Человека, чувствовала себя тем, чему поклоняется она.
Равновесие оказалось вещью очень жестокой.
Глава 16
Мы одевались, и мне было ужасно неловко. Я старалась сделать вид, что ничего не произошло, сделать вид, что думаю только о том, в какую чудовищную историю попала из-за собственной глупости.
Но в моей голове не укладывалось, как со мной могло случиться нечто опасное. Я не могла осознать, что происходит.
Традиционно в нашей семье главная опасность исходила от родственников, нечего было бояться чужих людей. Для сестры смерть и вовсе была выбором. Теперь, когда я осталась одна, я была убеждена, что мне вовсе не следует бояться кого бы то ни было на свете.
Каждый знал, что уничтожив династию, уничтожает Империю. Если только Северин и Эмилия не мегаломаньяки, они не должны сделать мне ничего дурного.
Но они обещали. Сущее расходилось с должным самым драматическим образом, оттого в моей голове не помещалось ни единой мысли по этому поводу. Я даже не могла испугаться.
Сколько времени прошло, и как здесь ничего не изменилось, думала я.
Те же книжки и шторки, шкатулки, кровати с цветами на изголовьях и море, которое так хорошо видно из окна. Только в углах поселились паучки, в остальном же все осталось прежним, и мои вещи хранились под слоем пыли, как под самой надежной защитой.
Децимин явно не был слишком аккуратен.
Децимин заманил меня сюда. Мне стало грустно. А еще грустнее оттого, насколько прежним здесь было все, и насколько изменилась я. В последний раз я была здесь ребенком, а теперь во мне самой жил ребенок.