В голове закрутилась мысль, не заехать ли мне в наш дом у моря. Однако одно представление о том, как снова увидеть пляж, комнату, сад и фонтан, все места, которые мы с сестрой так невыносимо любили в детстве, наталкивалось на стену безразличия.
Вот что я сделала со своей болью. Я выжгла все, что любила, чтобы не чувствовать связи с сестрой.
Нет, решила я, пока рано. Однажды я вернусь туда, летом, как мы прежде, и мое сердце будет наполнено светлой печалью и нежностью к ушедшим временам. Я сяду на качели в саду и буду любоваться на иллирийское солнце, взрастившее нас. А мой собственный малыш будет играть у фонтана, как я когда-то.
Я не ненавидела ребенка внутри себя. Я запрещала себе чувства по отношению к нему, но когда они все-таки прорывались, это было скорее любопытство, чем что-либо еще. Ненависть была обращена к Аэцию, стыд — к себе самой.
Пока Сильвия собирала мои вещи, я заказала три номера в отеле «Флавиан». Мне захотелось показать Ретике, как могут и должны жить принцепсы, поэтому я и для них с Кассием велела готовить императорские комнаты.
Ретика пришла, пока Сильвия собирала вещи. Я ощутила ее присутствие, привычное дуновение ветра коснулось моей кожи, когда она села рядом, жадно слушая, как я заказываю номера.
— Ретика, — сказала я, положив трубку. — Если ты хочешь отправиться со мной, тебе, прежде всего, надлежит быть замеченной.
— Прошу прощения, госпожа Октавия.
Я наугад протянула руку, и Ретика засмеялась.
— Вы мне чуть в глаз не попали.
Было странно держать руку на пустом воздухе и ощущать ее теплую щеку. Живая маленькая девочка посреди абсолютного ничего.
К десяти вечера нам подали машину. Ретика стояла у двери в шортиках и майке слишком фривольных для юной девушки и слишком холодных для италийской зимы.
— Что за глупости, Ретика? — спросила я.
— Мы же едем к морю, — ответила она. — Сорок минут, и мы в аэропорту. Еще сорок, и мы в Делминионе. Какая разница?
Потом она отвела взгляд, хотя выражение ее лица не стало стыдливым.
— И куртки у меня нет.
Я надела на нее свое пальто, смотревшееся на ней смешно и глупо.
— Красивое, — выдохнула она. Пальто пахло моими фиалковыми духами, я давно не надевала его. Сама я теперь пахла духами сестры. Странно было ощущать собственный запах от другого человека. Ретика облизнула губы, повторила:
— Очень красивое.
О красоте она говорила, как о еде. Ретика потеребила серебряную брошь с малахитом на воротнике пальто, и голод этот стал очевиднее.
— Можешь оставить его себе, — улыбнулась я. — Вместе с брошкой.
Ретика не улыбнулась в ответ, но подалась ко мне и обняла меня. Я не ожидала подобной фамильярности, поэтому не сразу ответила на ее объятия. Она прижималась ко мне нежно и тесно, словно я была ее матерью.
— Все в порядке? — спросила я. Она молча кивнула. Я увидела, что вниз по лестнице спускается Кассий. Он нес наши чемоданы, вид у него был мрачный. Кассий оставался во дворце, и Аэций взял его под свою личную защиту. Я не хотела ему зла, и все же всякий раз, когда я смотрела на него, я вспоминала с какой легкостью его оружие принесло смерть Домициану.
Кассий стал мрачным, нелюдимым, и я редко видела его. Теперь я не знала, как говорить с ним, убийцей мужа моей сестры, но я не хотела сделать ему больно. Он ведь ничего подобного не желал. Передо мной был рано повзрослевший мальчишка, растерявший свою веселую наглость и злость.
Кассий погрузил наши чемоданы в багажник, и мы сели на заднее сиденье. Я велела водителю ехать и надолго замолчала. Я сидела между двумя детьми военного времени, обоих война покалечила, но совершенно непохожим образом. Ретика осталась сиротой, загнанным в угол ребенком, Кассий же повзрослел, столкнувшись со смертью с другой стороны.
Стоило бы чувствовать злость на Аэция, который фактически обрек меня быть нянькой для двух подростков, но мне отчего-то было приятно.
Мы ехали сквозь городскую ночь, которая скрыла перемены. Силуэт города весь в огнях фонарей и окон не изменился, и я наслаждалась ощущением ожившего прошлого.
Дети смотрели в окна, с жадностью ловили взглядами улицы и площади, которые мы проезжали. Я знала, что движет ими — радостное ожидание путешествия. Я и сама когда-то безумно любила эту дорогу сквозь ветер и ночь в другой город, в другую погоду, в другой мир.
Мы приехали в аэропорт, наполненный светом и белизной, как больница, за полчаса до отлета. Кассий, увидев очередь, выругался, и в этой ругани был весь его былой задор. Так я поняла, что он не изменился до неузнаваемости, просто вырос.