— Милая, суть такого места в том, что, в отличии от мещанских отелей, здесь ты можешь появляться в каком угодно виде, и никто не посмеет тебя осудить. Ты прекрасная молодая девушка, и нет ничего плохого в том, что ты одета так, как тебе нравится.
Она снова потянула меня вниз и прошептала:
— Но мне так не нравится.
У нее была невероятная тяга к тому, чтобы исчезнуть. Она часто бывала невидимой и говорила тихо, на пределе слышимого.
— Здесь все так красиво, — продолжала она. — Кроме меня.
— Вот уж неправда. Ты очень красивая, Ретика. Знаешь что, давай мы купим тебе новую одежду? Хочешь?
— Хочу.
— Но это не повод оставаться без завтрака. Тебе нужно показать всем, что ты не стесняешься быть собой. Ничто не ценится в высшем обществе больше, чем своеволие, поверь мне.
— Я буду выглядеть, как нищенка.
— Нет, ты будешь выглядеть, как девушка, которая знает, что дорогие вещи точно так же посредственны и недолговечны, как дешевые. А вечером уже будешь выглядеть, как принцепская старушка.
Она тихонько засмеялась.
— Я тебе обещаю, — повторила я. — Принцепсы за восемьдесят будут в восторге от твоих вещей. Примут тебя за свою.
— Хорошо, — сказала она. — Вы меня уговорили, я поем.
Она появилась передо мной, тем же странным образом, что и исчезла — в секунду. На ее лице была улыбка, хоть и несмелая. А потом она неожиданно расплакалась.
— Что случилось? — спросила я в отчаянии. Я совершенно не понимала, что с ней делать.
— Здесь все очень красивое, — сказала Ретика. — Я никогда ничего такого не видела.
Она горько-горько плакала, словно об утраченной жизни, и мне это показалось странным.
— Да, — сказала я осторожно. — Все здесь чудесно выглядит. Почему тебя это печалит? Разве тебе не нравятся красивые вещи?
— Нравятся, — сказала она сквозь слезы. — Но мне их жалко. Если вещь красивая, это значит, что когда-нибудь она поглотит ее.
Мне стало неловко, неуютно и даже жутковато. Большие глаза Ретики с длинными, как лапки насекомых, ресницами смотрели на меня с грустью и каким-то запредельным знанием того, что будет. Я улыбнулась.
— Но сегодня мы можем не думать об этом, милая. Давай лучше подумаем, где Кассий?
Ретика приложила длинный, тонкий от перенесенного ей голода палец к губам, потом вскочила с кресла и подалась к окну.
— Так вот же он!
И даже тон ее мне не понравился. Я выглянула в окно, оно выходило на главную площадь Делминиона, смыкавшуюся с морем с другой, не подходящей для отдыха стороны. Пять длинных и каменных дорог пристани тянулись к горизонту, словно площадь была ладонью, а они — пальцами. Четыре императорских дворца разных эпох, ныне отданные городу как достопримечательности, сжимали площадь в кольцо, по краю которого завтракали в ресторанах и термополиумах туристы.
Кассий гонялся за голубями, словно десятилетний мальчишка, с восторгом и жестокостью. А потом я заметила, что в руке у него преторианский клинок, и что три белоснежных голубя уже нашли свой приют в фонтане.
Я глубоко вздохнула, стараясь справиться с раздражением, а потом сказала:
— Ретика, дорогая, пойдем вниз и возьмем Кассия на завтрак.
Мы спустились на лифте, мне казалось, что сейчас я кинусь на Ретику или разобью зеркало, настолько я была зла. Я вышла из холла, не ответив на приветствие управляющего. Кассий выкрикивал ругательства, устремляясь за голубем с ловкостью, которой не ожидаешь от подростка.
— Кассий, — сказала я. Оружие его сияло ярко, это означало боевой задор. Он, предсказуемо, не услышал меня. Я видела, с каким отвращением смотрят на Кассия туристы, и что к нему уже направляются двое полицейских.
— Кассий!
Он снова проигнорировал меня, и только когда я дернула его за рукав прежде, чем он обезглавил очередного голубя, Кассий развернулся ко мне. Его клинок оказался у моей ключицы. Я испугалась, но после. Прежде всего я подумала: еще секунда и остался бы шрам. Навсегда.
— Да, моя императрица! — сказал он с каким-то совершенно взрослым ерничаньем.
— Погаси клинок.
Я обернулась и увидела, что полицейские, идущие к нам зажгли свое оружие.
— Нет нужды в оружии, господа. Это ребенок, он бы не сделал мне ничего.
Этот ребенок убил мужа моей сестры. Только об этом никто не знал.