— Но ты ведь…
Он тихо-тихо засмеялся. У него оказался очень красивый смех.
— Конечно, нет. Это же дети. Дети совершают глупости. Хотя, безусловно, я буду надеяться, что Ретика одумается.
Он обнял меня, и я сказала:
— Мы поступаем неправильно, да? Нельзя просто лежать здесь и ждать. Там, внизу, может твориться что угодно.
— Что угодно, это гипербола. Но есть несколько десятков вероятностей. Уж точно меньше сотни.
Аэций казался невероятно спокойным, словно времени не существовало и ничто не имело значения. И мне передавалось это спокойствие, оно утешало мои тревоги.
— Ты что просто приехал сюда? Один?
— Да, — сказал он невозмутимо. — Я хотел проверить, что здесь происходит и узнать, почему эти люди живут в твоем доме. Я подумал, может это для тебя важно.
Это было так нелепо и забавно, что я тихо засмеялась. Мы шептались, словно школьники, боящиеся, что их застанут.
— Ты понимаешь, что это безумный поступок?
— Я управляю государством. Должны же существовать области, где я декомпенсирован.
А потом он перевернулся, посмотрел в потолок, и глаза его были так светлы, будто еще ярче обычного.
— Ты хотела знать обо мне что-то. Что-то личное.
Он приподнялся, посмотрел на меня, затем склонился ко мне и коснулся губами моего соска.
— Хотела, — прошептала я, покраснев. — Но сейчас это не главное.
— Главное. Слушай. Я знаю кое-что о мире. О том, как он устроен. Когда ты не смотришь на вещи, они другие. Двигаются по неизвестным траекториям, искажаются, исчезают. Меняются. Все подвижно. Люди тоже не вполне реальны. Все растворяется, потому что мир не стабилен. Твой мозг лишь приводит его к определенному порядку, отсекая ненужные части. Галлюцинации, это реальность в ее многообразии, которое никто не в силах понять. То, что ты принимаешь за мир — иллюзия.
Я нахмурилась. Из умного, практичного, хоть и странноватого, человека, Аэций в секунду стал шизофреником, настоящим больным, связь между мыслями которого была безвозвратно искажена.
— Суть жизни — война против хаоса. Но я могу это. Могу удерживать вещи и явления в порядке. Контролировать их. Это мой маленький секрет. Я могу изменить мир. Потому что я владею его главной тайной. Я один это вижу.
Он улыбнулся, его белые зубы блеснули жутким образом, а улыбка казалась не связанной со словами, спокойной и безмятежной. Шуты, наверное, нужны были принцепсам не только, чтобы веселить, но и чтобы пугать.
— Мой бог вручил мне дар. Я контролирую весь мир. Но иногда в нем случаются вещи, которые мне не нравится. Хаос прорывается, поэтому они случаются. Катастрофы. Или смерти. Я не могу отменить смерть. Но я могу изменить мир. Поэтому я взялся за это дело. Я единственный могу сделать хоть что-то. Нельзя отказаться, если ты видишь, что кому-то плохо, и только ты один можешь помочь. Мир подвержен разрушению, он дробится. Я вижу его настоящим. Я им управляю.
Он вдруг перевел взгляд на меня, и его расширенные в темноте зрачки показались мне окнами в мир еще более чуждый мне, чем тьма.
— Поэтому мы никак не можем опоздать, — сказал он. — Весь мир вращается вокруг нас.
Мне стало и смешно, и страшно. Правда оказалась вовсе не логичной, ничего не объясняющей и не дающей ответов, потому что крылась в лабиринте его сознания. Я сказала:
— Нам нужно выбираться отсюда.
Глава 15
Через пару месяцев после возвращения из Британии мое долгое детство, наконец, закончилось. В день нашего двадцатипятилетия мы с сестрой решили принять дар, завещанный нам богом.
Как странно, мой дорогой, в детстве я так мечтала об этом дне, представляла его во всех подробностях. В марципаново-мармеладных декорациях разыгрывалось тысячи раз главное представление моей жизни — принятие дара вечной юности.
Для иных народов мы лишь вкушаем слезу бога, и все заканчивается. Однако ты и сам прекрасно знаешь, что происходит внутри, если только испытал те же откровения, что и я. Прежде никто не прикасался к нашему дару, и мы посмотрим, дорогой, вкусишь ли ты вечной молодости и как будешь наказан за свою дерзость.
Словом, в детстве я представляла ощущение неземного блаженства, которое дарует мне бог, когда я стану взрослой. Но, как всегда и бывает, с годами желание взрослеть утихает, и неожиданно на меня накатила тревога и разрывающая сердце печаль.
Я знала, что-то уйдет безвозвратно. Конечно, физически я обретала вечную молодость, однако символически я становилась взрослой и понимала, что после обретения дара меня будут воспринимать всерьез.