В скором времени попаданцы таки построили себе более-менее удобное и даже просторное убежище; научились варить хотя бы супы — какую-то непонятную, но вполне годную, съедобную похлёбку. Животы не болели, и на том спасибо.
Когда в очередной раз Алёна отказалась мыть посуду и прибраться в «шалаше» (причём, ей это выпало по жребию), пришлось той троице изгнать её прочь.
— Убирайся! И впредь не возвращайся. Пока не осознаешь своей вины и не научишься выполнять то, что тебе велено. — Сказали девке на прощание.
И ушла она с гордо поднятой головой, но со слезами в душе... До первого же дождя.
И стучала, и просилась, и звала. И хныкала, и ноготками дверь царапала; в кровь. И села рядом, по ту сторону домища, и обхватила голову руками. И горько расплакалась, потому что поняла.
Её впустили. Обогрели. Отмыли, и спать уложили. Но не было на лицах тех троих смягчающей улыбки, и добрых, ласковых слов на языке. Ибо наказание всегда должно следовать за проступком.
Алёна исправилась, и простили её. Только вот совсем уж тягостно и грустно стало на душе; тоскливо. Где папа и где мама? Ни позвонить, ни написать. Где все их друзья? Что вообще творится в мире? Что происходит? Там, вдали от их места пребывания. Жив ли кто ещё на этой земле? Одни ли они? Как связаться, как?
— Может, нам построить лодку? — Предложил Ларсен, но инициатива, и голос, и тон были мрачны, жёстки и суровы. — Пока не настала зима.
— Какая зима... Нет больше ни дня, ни ночи. Ни смен времён года. Через день льёт ливень, но и только. И как пасмурно там, на небе, так пасмурно и в наших сердцах. Кучевые облака затмили не только небо, но и разум. Такова, наверное, расплата нас, людей за наше же отношение к природе. — Сетовал Скотт.
Они попытались как-то приободрить друг друга, развлечься анекдотами или байками-страшилками... Дохлый номер.
Однажды стало так холодно... Не зажглась спичка, ибо давно отсырела. И зажигалка давненько на нуле. Не согревало ничто, и укрыться больше негде, кроме как в их домике, который развалится по швам не сегодня-завтра... И зарядку делали, и в ладоши хлопали... Всё без толку. Им всем по 15-16, а, похоже, что столько им и будет навсегда. Что 17 не наступит никогда...
Отчаявшись, они решились. Все четверо. Встали, и пошли к одному обрыву. Дружно взялись за руки и почти уже спрыгнули, чтобы больше не мучиться; не страдать... Как вдруг...
Какой-то шум, и они обернулись на него.
Далеко позади, у леса стоял милый оленёнок. Маленький ещё совсем. Он запутался каким-то образом, как если бы попал ножкой в капкан или зацепился рогами за деревья. Но и рогов-то толком нет, да и откуда тут капканы...
И передумали, и подошли, и освободили.
И заговорил вдруг молодой олень с ними человеческим голосом:
— Вы пожалели меня; сжалились над беззащитным животным. Вы не подняли на меня руку. Не растерзали, чтобы мной наесться, а из шкуры выделать себе тёплую одежду. Вы продрогли, но помогли другому. Вы добры, хотя на грани. В вас ещё зиждется добро; где-то там, в сердце, разуме и душе. В груди, где что-то бьётся, трепещет и стучит. Ступайте за мной, и терпите.
Оленёнок отвёл их в мир теней, и вот: нет их всех сейчас в мире живых. Их плоть стала очень тонкой, как шёлк. Полупрозрачной... Зато они могли теперь читать мысли; видеть и прошлое, и будущее.
— Что вы сейчас чувствуете? — Спросил четверых ребят оленёнок. — Каково вам пребывать не в теле; быть духами?
— Я вижу и слышу зло; оно повсюду. — Вздохнул Ларсен. — И оно исходит только от людей; не всех, но очень многих. Я чувствую на себе, как больно и флоре, и фауне; как стонет Земля.
— Птицы и животные боятся нас. Да, они по-прежнему подходят к нам ближе, даже даются в руки... Но просто потому, что им уже деваться некуда. Они словно знают, что таков их жизненный путь. Они смиренно встают на дорогу Лобного пути, принимают этот крест. Хоть и не хотят. Их распинают, как Его, и они, также, как и Он — прощают; прощают нам всё. — Шептал Брюс.
— Деревья качают кронами не только от ветра. — Говорил Скотт, и он больше не был злым. — Они огорчены поведением людей. Увы, нам; мы не смогли сберечь этот рай!
— Но что-то мне подсказывает, что это не конец. — Сказала Алёна. — Я это знаю.
А вокруг них, этих четырёх сияющих, светящихся фигур была тьма. Но эти души видели сквозь тьму; пронзали её. Они её не боялись. Потому что поверили оленёнку. И снова взялись за руки. Сквозь них стремительно пронеслись столетия и целые эпохи. Эти духи увидели войны, кровь, насилие. Они лицезрели жадность, зависть, ненависть. Воочию, в реале, в натуре. Их точно самих протыкали насквозь... Через них скакали возницы, колесницы. Но никто не спотыкался о них, точно душ этих там не было в помине. Четвёрка увидела становление мира, как из песчинки, из камушка появилась звезда! Как чьи-то заботливые ладони, огромные и сильные, вдохнули во все те объекты жизнь, и чей-то неповторимый, приятный (как же иначе? ) голос произнёс: «Это ваш дом, Я дарю его вам... ».