Не замечает, или делает вид, но голову поднимает, только когда я уже совсем близко.
- Садись, - кивает он и подходит, открывает дверцу.
- А это обязательно? Здесь нельзя?
- Я, вообще-то, целый день на ногах, - устало смотрит в ответ, - вместо того чтобы поехать и, наконец, поесть, притащился к тебе. Так что будь добра, Соколова, садись уже и поехали.
Сажусь на сидение.
Спорить нет никакого желания.
Фиг с ним. Это простое условие. Я не переломлюсь, если подожду, пока он поест.
В машине замечаю свой зонт. Тянусь, чтобы забрать.
- Оставь, - Свиридов садится рядом.
Озадаченно смотрю на него.
- Зачем тебе мой зонт?
- Это мой трофей.
Одёргиваю руку от зонта.
- Ты извращенец.
- Догадываюсь, о чём ты подумала, - усмехается он, - но спешу заверить, что он просто здесь лежит.
Не комментирую. Хочет, пусть хоть алтарь сделает из этого зонта.
Приму всё, лишь бы только помог.
- Помнишь Никиту Анисимова? Приходил сегодня в гости.
Видимо, его напрягло затянувшееся молчание во время поездки.
Слегка киваю, не отрывая взгляда от стекающих капель дождя на окне.
Час пик.
Город запружен машинами.
Злит немного, что приходится терять время, ехать куда-то, когда до дома всего пятнадцать минут пути.
- Оль?
- Помню, Петь, - отвечаю.
Стараюсь держать раздражение в узде.
- Он наш одноклассник. Вы ещё с ним заперли ОБЖешника в его кабинете и забыли. И он сидел там до самого вечера.
- Ах-ха! Петрович! - усмехается Пётр.
Невольно тоже улыбаюсь, хотя тогда не до смеха было. Такой скандал.
- Как тебя с твоими заслугами в полицию приняли?
- Терпение и труд, - начинает он, глянув на меня.
- В твоём случае, не мытьём, так катаньем, - поддеваю его.
- Ой, Соколова, всё больше убеждаюсь, что ты стерва.
Реагирует он, забывая суть разговора.
- Ты мне уже это говорил, - спокойно реагирую на его слова и снова отворачиваюсь к окну.
- А ты помнишь, оказывается? - понимает, о чём я.
- Помню.
И ведь действительно, столько лет прошло.
Не припомнить уже название бара, где мы кутили с подругами, в честь моего девичника.
Что заказывали.
О чём болтали.
Какая музыка играла.
Кто в чём был одет.
Но зато всё, связанное со Свиридовым, вплоть до тех слов, что он мне говорил тогда, помню отлично.
И то чувство стыда и понимания произошедшего, что обрушилось на меня, после всего, тоже помню отлично. И как на коленях стоял, прощения просил, когда я белугой ревела, проклиная его. И как замуж звал…
Даже наша последняя встреча, или до этого, у него дома, воспринимается спокойно моим сознанием. Возмущение вызывает только тот вечер.
- Знаешь, я порой думаю, поменялось ли что-нибудь, если бы у нас тогда всё по-другому вышло, - задумчиво произносит Пётр.
- Нет, - отрезаю.
- Настолько противен тебе? – в глоссе его предательская обида.
Он всё время мне хочет показать, что смирился с положением дел, но на самом деле, стоит только затронуть эту тему, и он сыпется.
- Зачем поднимать эту тему?
Злюсь.
Боюсь не совладать с собой, и тогда не видать мне от него помощи. А он, словно чувствуя это, провоцирует.
- Да действительно, - отступает, - могу только посочувствовать тебе. Так, над собой издеваться. Как ты вообще общаешься-то со мной?
- Нормально.
Настороженно смотрю на него.
Он вроде внешне спокоен, но если присмотреться, то можно понять, что его бомбит.
Пальцы на руле побледнели от жёсткого хвата.
Взгляд стеклянный.
По скулам нет-нет, да проходят желваки.
Губы сжаты.
- А знаешь, что, - Пётр резко выворачивает руль, и машина послушно ныряет в парковочный карман, останавливается.
- Вали на хрен!
- Что?!
- Ва-ли на хрен, - повторяет по слогам. - Что непонятного?
Сижу, не двигаясь с места.
Наблюдаю, как он нервно барабанит пальцами по рулю, и даже не глядит на меня.
- Признаюсь, надеялся, что ты оттаешь, наконец, - говорит, глядя на покрывающееся моросью лобовое. – Но терпеть твоё презрение больше нет сил.
- Я думала, мы договорились, - не верю своим ушам.
- Да срать мне. В прошлой сделке я условия выполнил. Сейчас же нет никакого желания снова вписываться за твоего сынка. Разруливайте сами.
- Какая же ты скотина!
Наружу лезет всё то, что я так отчаянно прятала.
- Презрение тебе моё не нравится? С каких пор, Петя?
- С этих.
- Всю жизнь терпел. Отлипнуть не мог. А теперь…
- А теперь не хочу терпеть. Надоело…
- Ну, иди на хрен!
Комкаю свои вещи на нервяке не могу открыть с первого раза дверь.
К горлу подкатывает.
Все усилия бросаю на то, чтобы не пустить слёзы, потому что меня охватывает паника, и какое-то совершенно незнакомое мне чувство гадливости. Потому что за секунду до того, как я послала его, были мысли снова унизиться, предложить ему то, от чего он наверняка не откажется.