Во внутреннем кармане его сюртука уже неделю лежало письмо, которое Александр написал любимой без особой надежды, что ему удастся передать его. И вот сейчас, когда Адель на время осталась одна, у него появился шанс сделать это.
До конца спектакля они оба просидели, как на иголках, стараясь сосредоточиться на происходящем на сцене. Едва представление окончилось, и отгремели последние бурные аплодисменты, Адель поднялась и направилась к выходу из ложи. В узком коридоре партера возник небольшой затор, и ей пришлось идти медленно, находясь в гуще людей, эмоционально обсуждающих просмотренный спектакль.
Внезапно она почувствовала, как в её ладонь кто-то вложил сложенную в несколько раз записку. Адель вздрогнула и поспешно огляделась, успев заметить только спину Александра, мелькнувшую где-то впереди. В том, что это сделал он, сомнений не оставалось. Щёки княгини моментально зарделись от волнения, а желание прочесть тайное послание сразу же, стало нестерпимым, но прежде нужно было добраться до дому и остаться одной. Никогда ещё дорога домой не казалась ей такой бесконечно долгой!
Едва дождавшись, пока Таня поможет ей раздеться и подготовиться ко сну, Адель поспешно заперла дверь на ключ и дрожащими руками развернула записку Александра. Сразу узнав знакомый аккуратный почерк, которым Александр делал записи в её девичьем альбоме, она прочла следующее:
Здравствуй, душа моя!
Прости меня за то, что я решился на столь отчаянный поступок, как тайное послание, но, видит Бог, у меня нет другого способа поговорить с тобою. Ты упорно избегаешь встреч со мной, и я понимаю отчего: ты боишься, что я снова начну тебя преследовать.
Я не могу с уверенностью обещать тебе, что никогда более не сделаю этого, ибо при виде тебя я просто безнадёжно теряю голову, однако, я постараюсь отныне держать себя в руках. Да, я знаю, что мне запрещено даже мечтать о тебе, что ты замужем за очень хорошим, благородным человеком, которого я всем сердцем уважаю, но от этого мне не становится легче.
Ты сказала, что надеяться мне не на что, но я, увы, не могу вырвать собственное сердце из груди и приказать ему разлюбить тебя. Я долго думал, любовь моя, и решил более не досаждать тебе своими чувствами. Ты совершенно права: мы оба несвободны и не имеем права причинять боль другим. Пусть наша любовь остаётся в прошлом, я буду жить прекрасными воспоминаниями о ней, и навсегда сохраню их, как самое лучшее, что было в моей жизни. Мне остаётся лишь надеяться, что ты сможешь когда-нибудь простить мне всю ту боль, что я причинил тебе. Клянусь, я не хотел этого и страдал всё это время не меньше.
Об одном лишь болит моя душа — я всё ещё безумно хочу увидеть свою дочь. Пойми, Адель, я не могу не думать о ней, не мечтать посмотреть на своё дитя хотя бы издали. Софи — живое воплощение нашей любви, подтверждение того, что она всё-таки была, что наша единственная ночь была не просто волшебным сном, слишком прекрасным, чтобы быть правдой.
Умоляю тебя, позволь мне увидеть нашего ребёнка, иначе я просто сойду с ума! Понимаю, что едва ли имею право претендовать на что-либо, но неужели я не могу хотя бы взглянуть на Софи? Или ты собираешься прятать её от меня всю жизнь? Как бы там ни было, я — её отец, а она — моя плоть и кровь. Моя матушка тоже жаждет увидеть свою внучку, я обещаю тебе, что от нас никто не узнает о том, что Владимир Кириллович — не родной отец Софи. Кстати, князь знает, что мне известно всё о Софи, так что, для него моё желание увидеть её не станет новостью.
Прошу тебя, подумай об этом, Адель!
Я не стану больше преследовать тебя и навязывать свою любовь, ни словом, ни взглядом не покажу этого, но не требуй от меня забыть, что у нас есть дочь! Она связала наши жизни навсегда, Адель, и ты не сможешь изменить этого, даже если захочешь. Как бы ты ни презирала меня сейчас, прошлое невозможно перечеркнуть и стереть из памяти.
Я хотел бы нанести визит в ваш дом вместе с матушкой, и увидеть Софи. Если ты не желаешь встречаться в доме Владимира Кирилловича, это можно сделать в доме твоего отца. Сделай это, будь милосердна, если не ко мне, то к моей матери!
Прошу тебя, дай мне знать любым способом о решении, которое примешь. Я буду ждать.
Александр.
Руки Адель нервно скомкали письмо, в то время как к горлу подкатил такой знакомый комок, грозящий скорыми слезами. Против всякой логики, её сердце сжалось от обиды и разочарования. Да, она сама хотела, чтобы граф Бутурлин оставил её в покое, так почему ей так больно от того, что он решил внять её словам и отступиться? Почему её не оставляло гадкое чувство, что Жаклин снова выиграла? Почему существует такая бездонная пропасть между тем, что она чувствует и тем, что должна чувствовать?
Значит, теперь им снова можно безбоязненно встречаться на балах и приёмах — Александр обещал вести себя пристойно и не преследовать её, но взамен он хочет увидеть Софи. У Адель сложилось впечатление, что её мягко, но всё же, шантажируют. Впрочем, она ведь не сможет постоянно прятать дочь от семейства Бутурлиных, так ведь? Главное, чтобы в будущем никто не рассказал девочке, кто её настоящий отец.
Следующим утром Адель отправила Таню с поручением отнести письмо в особняк Бутурлиных и передать его лично в руки самому графу. В своём коротком послании она сообщила, что завтра планирует навестить своего отца, и возьмёт с собой Софи.
Владимир Кириллович не смог сопровождать жену и дочь во время визита к отцу, ибо за день до этого получил письмо от своего управляющего, в котором сообщалось о крупной ссоре с соседом, чьи земли граничили с землями Оболенского. На князя была подана жалоба самому губернатору о самовольном захвате охотничьих угодий, якобы принадлежащих соседу — весьма неприятному и мрачному помещику, который славился своим дурным нравом и склочностью. Владимиру Кирилловичу необходимо было срочно съездить в свое имение и разрешить конфликт с соседом на месте.
Андрей Алексеевич очень обрадовался визиту любимой дочери и единственной внучки. Софи тут же заняла своё законное место на коленях деда и снисходительно сносила его поцелуи и объятия. Видимо, сегодня она была в хорошем настроении.
Вообще-то, юная княжна Оболенская была спокойным, улыбчивым ребёнком, но ровно до того момента, пока её прихоти беспрекословно выполнялись. Стоило воспрепятствовать исполнению какого-нибудь желания, как маленький ангел немедленно превращался в нечто прямо противоположное. Визг, достойный боевого клича диких индейцев, был слышен на весь дом, маленькие ножки гневно топали, а слёзы градом лились из ярко-синих глаз, заставляя даже самое чёрствое сердце дрогнуть и немедленно отдать рыдающей хитрюге всё, чего она желает. Адель пыталась пресекать такое поведение дочери, но все её усилия бесславно разбивались о неуёмную, безграничную отцовскую любовь Владимира Кирилловича.
— Слава Богу, что ты решила навестить меня, дорогая! Я так соскучился, что хотел уже сам нанести вам визит, — широко улыбнулся Андрей Алексеевич. — После отъезда Мишеля и Ольги этот дом стал до неприличия тихим и пустым.
— Но они скоро вернутся, и Ваша жизнь снова станет прежней, papa, — ответила Адель. — Я тоже уже скучаю по ним.
— Надеюсь, они привезут с собой хорошие новости, — сказал князь, — очень хочется дождаться наследника и продолжателя рода Вяземских, и подержать его на руках.
— Но они же только поженились! — усмехнулась Адель. — Не слишком ли Вы торопитесь, papa?
— Ба! Но ведь первенец, как правило, и бывает зачат именно во время медового месяца, когда страсть полностью затмевает разум молодых супругов! — счастливо рассмеялся Андрей Алексеевич. — По крайней мере, у нас с вашей матерью вышло именно так — из Европы она вернулась, нося под сердцем Мишеля.