— Это был какой-то близкий друг?
— Да. Мы работали у Макгила. Он перешел на Си-би-си, и его перевели в Лондон. Он прежде никогда не виделся с Эми… не успел на нашу свадьбу. Я пригласил его вскоре после перевода в Лондон, мы пообедали, и они… влюбились. Потом она сказала мне, что это была «coup de foudre», — пыталась таким образом объяснить все мне и себе. Их роман продолжался на протяжении всей нашей совместной жизни. Я даже помню, как удивился, что она не особенно радовалась, когда поняла, что беременна. А на самом деле она была просто в ужасном состоянии.
Я вспомнила ту нашу общую фотографию на вручении призов Британской академии. Теперь мне стало понятно выражение лица Эми — она была потрясена.
— И что ты сделал, когда узнал?
— Я не знал, что делать. И брать ли вообще Габриэля на руки. С одной стороны, мне хотелось, но в то же время я чувствовал, что не должен — не имею права. Эми сказала, что любит меня, но хочет быть с Энди, и мне стало ясно, что надо делать. Но даже теперь, спустя четыре года, я все еще думаю о Габриэле как о своем сыне. О своем маленьком сынишке. Хотя это и не так. В общем, так все и было, — закончил Том. Он сложил руки с деланной веселостью, и эхо отдалось по всему помещению. — У каждого из нас есть своя грустная история — и у меня тоже.
— Печально. — В одно мгновение он потерял жену и ребенка, а еще свое отцовское мироощущение и статус семьянина. Люк говорил о тех же самых вещах, но у него получалось куда хуже. Его гарпия спикировала на него и унесла его радости. — Так вот почему ты так привязался к Сэму.
— Да. Он того же возраста.
— А ты когда-нибудь виделся с Габриэлем?
— Нет. Потому что он мой сын не больше, чем Сэм. В его жизни нет места для меня — теперь я просто бывший муж его матери. Мы с Эми ужасно расстались, она вернулась в Канаду с Энди, и со временем я научился думать о Габриэле по-другому. Но всякий раз, как я возвращаюсь в Монреаль, мне трудно, потому что я прохожу в миле от их дома.
— Так вот что ты имел в виду, когда говорил, что поездка была «напряжной».
— Да. Но мне приходится ездить, у меня там друзья. Вот так все и было, Лора. А Кристина рассказала все тебе именно так потому, что думала, ты все знаешь, и не хотела, чтобы ты плохо думала об Эми, которой она всегда симпатизировала. Но ты перевернула все с ног на голову и возненавидела меня.
— Мне ужасно стыдно. Но… вся эта ерунда в газетах тоже сбила меня с толку. В паре статей говорилось, что у вас с Тарой завязались романтические отношения и что Эми обезумела от горя.
— Лора, неужели ты до сих пор так плохо разбираешься в том, что пишут таблоиды и широкоформатные газеты?
Я вздохнула:
— Ну нет… Но это все было так убедительно, а кроме того, ты этого никогда не отрицал. Не было такого, чтобы ты вошел в офис и сказал: «Значит, так: тут обо мне понаписали в газетах, но я хочу сказать, что это все неправда».
— А. Ну, тут ты права, — сказал он. — Агент Тары долго донимал меня и скормил прессе историю о том, что у нас якобы с ней роман, — видимо, решил, что немного прений не повредит ее карьере. Мне это не понравилось, но когда об этом растрезвонили, не стал ничего опровергать, потому что уж лучше пусть люди думают, что я скотина, чем… — Его голос оборвался. — Так что да, я вижу, что тебе было чем подкрепить неверные представления обо мне. Только факт в том, что мы с Тарой друзья — и не более. Я не то что не мог смотреть на другую женщину, я был просто… полностью сокрушен.
Я мысленно вернулась назад во времени.
— Однако ты все очень хорошо скрывал. Я замечала, что ты какой-то понурый, но думала, что это из-за развода. К тому же ты никогда не рассказывал о своей личной жизни, даже когда в первые недели после исчезновения Ника приходил ко мне и приносил всякие вещи. Ты ведь мог тогда мне все рассказать… Жаль, что не рассказал, тогда я бы узнала правду, а не…
— Я не хотел говорить об этом, к тому же у тебя и своих проблем было полно. А на работе скрывал свои чувства, потому что не хотел, чтобы меня жалели — тебе это должно быть знакомо, — и потому что мне нужно было управлять бизнесом. Я хотел все бросить, но не смог. Хотя с Тарой я откровенничал. Мы ходили в кино, в пабы. Она меня утешала. Но не тем способом, о котором ты могла бы подумать.
— Я подозревала… в глубине души не верила до конца…
— Ты верила.
— Но это казалось правдоподобным, потому что: а) именно так это и выглядело, особенно когда историю разнесли газеты, и б) меня запутал тот странный разговор с Кристиной…
— Ты, похоже, никогда не выходишь за пределы а) и б), да, Лора? — кисло спросил Том. — А как насчет диапазона от в) до я) — то есть причин, по которым я никогда бы так не поступил? Я думал, на меня распространяется презумпция невиновности, ведь ты достаточно хорошо знаешь меня.
— Да. Извини. Я судила предвзято.
— Вот именно. Но вот знаешь, Лора, о тебе я никогда не судил предвзято.
— От этого мне только хуже.
— На тебя столько дерьма вылили за последние несколько недель, но я знаю, что все это именно дерьмо и что у Ника были свои причины сделать то, что он сделал. И если бы кто-нибудь спросил меня, способна ли ты причинить такие страдания своему мужу, чтобы у него произошел срыв, я бы ответил: «Конечно, нет». — Я молчала. — А пресса постаралась прилепить к тебе ярлык виноватой стороны… и уж «Семафор» отличился особенно.
— Да. Но…
— Что? — Мы услышали, как часы пробили четверть двенадцатого. Приближалась полночь.
— Но вообще-то, Том… он был прав. Я чувствую себя виноватой в исчезновении Ника.
— Почему? — Наступила тишина. — Ты не виновата. Ты не можешь отвечать за то, что происходило у него в голове.
— Разве нет? А по-моему, да. — Снаружи слышалась сирена «скорой».
— О чем ты говоришь?
Я помолчала.
— Случилось кое-что… с чем он не смог смириться.
— Ты не обязана рассказывать мне, Лора.
— А я хочу рассказать. Но ты будешь единственным, кто узнает об этом. — Теперь я поняла, что никогда не говорила об этом Люку. — Мы попали в аварию за несколько дней до Рождества.
— Да, я помню — Ник получил травму головы. Ты говорила, это могло повлиять на то, что случилось с ним потом.
— Да, я так сказала. Только сама не верила своим словам, потому что знала истинную причину. Я знала ее все эти три года. Я кое-что сделала… точнее, сказала, с чем он не смог справиться.
— Что ты сказала? — спросил Том.
Я слышала, как дышу.
«Ты убил нашего ребенка…»
— Я обвинила его…
«Ты убил нашего ребенка…»
— Я была беременна… — объяснила я. А потом рассказала, что сказала Нику.
— Ты была беременна? — в оцепенении пробормотал он.
— Да. Осенью 2001-го.
— Я понятия не имел.
— Я тебе не говорила и никому не говорила, да и в любом случае ты был занят своими проблемами — это случилось через пару месяцев после того, как родился Габриэль. К тому же живот еще не был заметен и с утра меня почти не тошнило.
— Но… это из-за того, что… — Он сделал паузу. — Ник хотел, чтобы ты… сделала аборт? Все дело в этом?
— О… нет! Нет, он очень обрадовался — мы оба обрадовались. Мое положение обнаружилось в конце сентября, когда мы отдыхали на Крите. — Я вспомнила, как Ник стоял на балконе отеля в своей синей шелковой рубашке с тропической рыбкой и сиял от радости. — А потом я струхнула, и мы решили никому не говорить — даже моим сестрам, — до тех пор пока не пройдет шесть недель. В четырнадцать недель мы сделали первое сканирование, все было нормально. — Я замолчала, вспоминая учащенный стук сердца ребенка — как у птицы, — когда датчик прижали к моему животу, а потом и удивительное изображение крохотного тельца, покоящегося в матке, с приподнятой, будто в приветствии, ручкой.