— Эй! — от такого Анко аж слезла с него и упёрла руки в бока. — То есть, мне спину снова шрамами разукрашивать нормально, а себя сразу лечишь?!
— Из нас двоих мазохистка ты, — хмыкнул Сасори, на что Анко раздражённо цыкнула. — Мне нравится твой взгляд, — улыбка вышла совершенно пошлой. — Будешь меня о чём-то умолять?
— На коленях — в самый раз? — вспомнила Анко его давнюю подначку. Она определилась с порывом и запустила пальцы под его свитер, касаясь крепких мышц.
Сасори одежда явно, как и ей, казалась лишней. Он скинул свитер, стянул порезанную на спине и напитавшуюся кровью водолазку с Анко — и шумно выдохнул, легко коснувшись её тонкой ключицы. Анко с урчанием выгнулась, продлевая прикосновение.
— Если я найду хоть один новый шрам… — прошептал Сасори, скользя тёмным взглядом по её коже, с настойчивостью маньяка выискивая изъяны.
— Найдёшь, — дыхание сбивалось, и кто бы объяснил конкретно, почему именно от близости Сасори, его прикосновений. Быстро облизнув губы, Анко взяла его руку и положила себе на рёбра со стороны сердца, завела чуть назад. — Лето, миссия А-ранга, — проговорила она, давая ему почувствовать длинный шрам. — Рубанули камой, едва увернулась. А вот это, — переложила руку на бедро, — мой собственный кунай.
— Почему не залечила? — зашипел Сасори, сильно сжимая пальцы.
— Так ведь не для кого стараться было, — невинно пожала плечами Анко. — Ты у меня единственный из знакомых повёрнут на коже.
— Шрамы на таком теле — неэстетично.
— Кроме того, который твоя отметка, да, Сасори?
— Да, — он резко развернул её к себе спиной, согнул и прижался губами к корочке запёкшейся крови на повторённом поверх старых шрамов кандзи «Драгоценность». Напоминании, вконец ёбнутом и отчасти поэтому романтичном.
— Я бы избавилась от всего остального, вот честно, — пробормотала Анко, расстёгивая джинсы. — Но я люблю свои шрамы, говорила же, они напоминание… — стянув всю оставшуюся одежду, она вновь прижалась к Сасори, выпавшему в то своё странное состояние прострации, когда и взрыв бомбы хвостатого поблизости его не привлечёт. — О том, через что я прошла, — и пока он залип, можно нести херню. — Какие сложные миссии выполнила, — и лихорадочно прикусить пересохшие губы. — С какими противниками справилась, — и касаться себя, потому что терпеть уже невозможно. — Сасори!.. — восторженно выдохнула Анко, когда поверх её руки легла его.
— Что ты пытаешься и кому доказать? — жаркое дыхание опалило ухо. Оно и прикосновения убивали всё желание говорить о серьёзном, но Анко всё же ответила:
— Что «чокнутая змеиная шлюха» может на самом деле быть профессиональной куноичи.
Словно саму себя окатила ледяной водой. Возбуждение спало, и Анко напряжённо повела плечами, уже почти даже желая, чтобы Сасори отпустил её, чтобы можно было отползти в тихий угол и вволю повыть. Озвучивать настолько личное — чертовски сложно.
На слабую попытку вывернуться Сасори отреагировал тем, что мягко обнял её. И это было охренеть неожиданно — почти до испуга.
— Ты с самого начала заинтересовала меня именно как профессионал, — негромко произнёс Сасори. — Когда собирал информацию для Акацуки и расширял агентурную сеть, то и дело наталкивался на хвосты чей-то тонкой работы — это разожгло мой интерес, я стал пытаться выяснить, кто за этим стоит. Ещё любопытнее стало, когда выяснил, что напал на дело рук ученицы своего бывшего напарника, за которым охочусь, — он прижался щекой к её волосам. — Выбравшаяся из ямы, из которой почти невозможно вернуться — я хорошо знаю Орочимару и его приёмы. По слухам безбашенная, но действующая так изящно, что отслеживать, распутывать и угадывать цели — сплошное удовольствие.
— Так вот кто то и дело подрезал крылья моим осведомителям… — проговорила Анко, сражённая осознанием: а ведь они играют друг с другом так давно. — Ксо, и ведь так и не смогла отследить, как ни старалась…
— У меня больше знаний и опыта, — заметил Сасори. — Кроме того, я объективно хитрее и куда в меньшей степени стеснён рамками, являясь нукенином.
— Успокоил, — буркнула Анко. — Хотя, — добавила она осторожно, — как бы это убого ни звучало, проиграть тебе мне ничуть не зазорно. А может, просто рефлекс не замечать именно эти проигрыши, — она невесело усмехнулась, обхватив себя поверх его рук. — Когда в первую нашу ночь пришла, чтобы убить тебя, а в итоге подсела на близость с тобой. Когда позволила вырезать на себе твоё клеймо — уже дважды. Когда с готовностью приняла из твоих рук Амортенцию. Когда опять после десяти лет завязки закурила и сходила с ума последние полгода… Да вот даже сейчас стою тут и ною о какой-то херне, будто нежная химе…
— Это не херня, — Сасори коротко поцеловал её плечо, сжал крепче руки. — Это чувства, Анко, и они есть у каждого. Правильно говорить о них с тем, кому веришь.
— Ага, — слабо откликнулась Анко, мелко подрагивая, вновь на краю падения в пропасть. Она действительно сломана, искажён верный шаблон мировосприятия, если сама признаёт незазорность проигрыша нукенину, если дрожит в его руках и соглашается, что верит. Что за польза теперь от неё Конохе?..
Она не дёрнулась, когда Сасори поднял её на руки и перенёс на кровать, аккуратно уложил на слабо пахнущее чем-то пряным одеяло и лёг рядом, вновь обнял, устроив её голову у себя на плече. Они долго молчали, и Анко никак не могла взять в толк, почему. Как и то, зачем Сасори делает это — обнимает её, легко поглаживая плечо, вместо того, чтобы трахнуть или выставить за дверь.
Молчание тянулось. И вдруг он тихо заговорил:
— Когда я был ребёнком, мои родители погибли на миссии. Бабушка долгое время не говорила мне этого, но в конце концов я догадался, узнал. Мне сложно сейчас описать эмоции, которые испытывал тогда, потому что годами пытался вымарать их из сердца. Я научился у бабушки создавать марионетки и нашёл в этом забвение — творчество успокаивает меня, расслабляет тугую пружину внутри.
Молча слушая его, Анко медленно расслаблялась под уютными прикосновениями. Пришло воспоминание, каким умиротворённым было лицо Сасори в моменты творческого процесса.
— Я сделал себе марионетки, копирующие родителей, — продолжил Сасори, неспешно, почти механически водя подушечками пальцев по её плечу. — Хотел вновь почувствовать их тепло — потерпел провал, конечно же, ведь это были всего лишь куски дерева, начинённые железом, с пустыми стеклянными глазами. Тогда я принял решение, что раз родителей не вернуть, лучше самому стать таким, как те куклы — смертоносным оружием, внешне напоминающим человека. Я долго просчитывал, как лучше сделать это, тренировался, оттачивал мастерство — готовился. Нападая на Третьего, я держал в голове единственную мысль: если готов — получится, если после стольких лет всё ещё нет — не имеет смысла продолжать пытаться и жить. Но я победил и ушёл из деревни, прихватив с собой некоторые её секреты и достоинство. Это обеспечило мне место в Акацуки, и я ничуть не жалею, что принял приглашение. В организации я встретил действительно интересных людей, открыл для себя новые грани жизни и многому научился. Именно Акацуки сделала меня шпионом, — он замолчал ненадолго. — Она же убедила меня остаться человеком. Если точнее, одна куноичи с такой же раной на сердце, как у меня.
— Конан? — тихо уточнила Анко, не поднимая глаз.
— Конан, — подтвердил Сасори. — Она пришла ко мне по поручению Лидера, чтобы пригласить в организацию. Не могу сказать, что она понравилась мне с первого взгляда, но… заинтриговала. По пути на базу мы разговорились, тогда такие подростки, смешно сейчас вспоминать. В нас было что-то общее, оба это чувствовали. Друг с другом было интересно — просто поговорить, посидеть над свитками с донесениями, обдумать и принести Лидеру выкладку, какие заказы более выгодны в данный момент. Кроме того, у нас с Конан схожие механизмы самоконтроля: чувства реализуются в творчестве. Мои марионетки, её оригами — и искусство, и оружие… Много точек соприкосновения, и в итоге — взаимопонимание. Приятное чувство — иметь друга, который всегда поддержит, не осудит.