Снова мелькание людей, снова торговые ряды, повороты, крики, запахи рыбы и благовоний, бьющие в нос…
Да закончится этот рынок когда-нибудь, или нет⁈ Как из него выбраться⁈
Каким-то чудом я несколько раз свернул в нужную сторону, и выскочил на узкую улицу, где было посвободнее.
Оборачиваться не стал — припустил по ней, надеясь затеряться за углом, и…
Чья-то мускулистая рука ухватила меня за волосы, когда я пробегал мимо узкого проулка, и затащила внутрь.
Меня с размаху припечатали к стене — да так, что клацнули зубы, а яблоко и краюха хлеба, в которые я вцепился, словно краб и не выпускал весь забег, упали на землю.
Меня окружили трое — тех самых сволочей, которые избили меня в самом начале!
К стене меня прижимал главарь — высокий, курносый, с уродливым шрамом на подбородке, с копной спутанных и грязных волос. Он злобно смотрел на меня прищуренным взглядом.
По бокам от него стояли двое других — один парень, с лицом, покрытым оспинами, и мутными, почти белыми глазами, и второй — коротышка в очках без стёкол, с веснушчатым лицом и рыжими лохмами. В темноте проулка был и третий — тот самый худощавый с острым лицом, на которого я налетел на рынке.
— Он! — выпалила эта щепка, — Он меня толкнул и запалил, сука!
— Да ла-а-а-ан! — выдохнул здоровяк, обдав меня чесночным дыханием, — Знакомые всё лица!
— Это ж тот приблуда-бард! — изумился веснушчатый рыжий.
— Где моя гитара, сволочи? — прорычал я — и тут же получил удар под дых, мигом выбивший из меня весь воздух.
Захрипев, я упал на колени — но у меня хватило ума тут же выставить перед собой руки, потому ногу рыжего очкарика, который хотел меня пнуть, поймать удалось.
Эти суки напали на меня уже во второй раз! Просто так!
Ярость затопила разум так быстро, что я даже понять не успел, что произошло. Боль на несколько мгновений отошла, слабость тоже — и я дёрнул ногу обидчика на себя, слегка отклоняясь назад и выкручивая её.
Парень вскрикнул, повернулся на пятке — и рухнул лицом вниз, на грязные камни. Успел выставить руки — но оставил лицо открытым, и я, вскочив, с остервенением пнул его в рожу со всей силы, которую только удалось собрать.
Он всхлипнул, очки треснули, нос хрустнул и из него брызнула кровь.
— Ах ты тварь… — раздался голос сбоку…
…а затем на меня обрушился град ударов.
На этот раз ублюдков никто не остановил, и меня избивали долго — мне показалось, целую вечность…
Живого места на мне не осталось вовсе — разве что голова, которую я всё время прикрывал.
Когда босяки закончили, здоровяк снова поднял меня за грудки и прижал к стене.
— Ну вот чо, приблуда… — вздохнул он, — Ты нам дело испоганил, слыш? Навару ноль, виновен ты. Значит тебе и исправлять ситуацию, есть понимание?
— Пош-шёл ты…
— Пайду-пайду, — расплылся в улыбке курносый, — Только падажжу пару деньков — вдруг ума наберёшься? Ты пацан, живчик явно, придумаешь чё надо. Кароч — пять серебряков на этом же месте послезавтра нам отдашь. Взамен тех, которые Крыса, — курносый указал на худого товарища в чёрных обносках, — Не смог из-за тебя упереть.
— Гитару верни… Тогда принесу, — сплюнул я.
— Продали мы твою брянчалку, идарак, — курносый обозвал меня каким-то непонятным словом, — Да и так бы не дали, дебилы чоль?
— Похожи…
Ещё один удар под дых, и я снова осел на землю, скорчившись как ребёнок.
— Кароч послезавтра ждём. Не принесёшь серебро — переломаем нахрен ноги, понял? А чтобы понял серьёзность… Да и за дерзость надо добавить, да, симория?
Я почувствовал, как кто-то взял меня за левую руку, вытянул её…
Попытка выдернуть её ни к чему не привела — а через секунду послышался треск, и предплечье разорвало от невыносимой боли…
Глава 4
Вульфары
Сколько я провалялся в проулке — не знаю.
Сначала разум поглотила боль в сломанной руке, затем наступило какое-то отупение и мысли вновь закружились обрывками каких-то воспоминаний.
А потом пришла какая-то бродячая псина и начала слизывать кровь с моего разбитого лица — тогда-то я и пришёл в себя окончательно.
— Пошла вон! — рявкнул, отмахнувшись здоровой рукой, и тут же зашипел от боли в сломанной.
Проклятье… Уроды! Как же я теперь?..
На глаза навернулись слёзы, но усилием воли я сдержал их. Кое-как поднялся на отбитые уличными оборванцами ноги, поднял из грязи яблоко и хлеб, которые эти твари не забрали — и поковылял к своему убежищу по вечернему городу.